Бомба, взорвавшись почти у его ног, убила нескольких офицеров штаба, а самому начальнику дивизии два осколка рассекли лёгкое, а третий – прошил правую ногу и он, после этого, даже выздоровев, прихрамывал при ходьбе.
Тяжело и медленно выбирался Каледин из небытия. И только его крепкое природное здоровье, да искусство врачей, сберегли его жизнь.
Но окончательно выздоровел он в родных краях, где уже старая, но такая же хлопотливая и душевная Дуняшка, домашними отварами, мёдом с травами, степным кумысом поставила его на ноги.
И как только он представился Брусилову, по возвращению на фронт в начале августа тысяча девятьсот пятнадцатого года, тот, искренне обрадовавшись выздоровлению своего лучшего генерала, молча положил на стол Высочайший Указ, которым генерал Каледин назначался командиром 12 корпуса.
Высочайшая должность! И в другое время он бы искренне обрадовался этому назначению.
А после госпиталя, где он увидел иную жизнь России, и, особенно, после побывки в родных краях, он увидел нарастание грозных и страшных событий, которые до неузнаваемости изменят облик страны.
Поэтому без радости принимал Алексей Максимович под своё начало 12 корпус.
И хотя в его состав входила и его дивизия, с которой он сроднился, но даже это душу не грело.
И он, пройдя формальный ритуал представления Государю по случаю вступления в новую высокую должность и пожалованного ему при этом очередного ордена, более всего благодарил судьбу за встречу в Ставке с Самсоновым.
Такой же шумный, огромный, он принимал под своё начало армию, и не смущаясь двора, вкрадчивых и скользящих, как тени, чиновников, громогласно зарокотал на весь зал:
– Алёша, друг мой сердечный! Вот кому рад – это тебе.
Обняв Каледина, он троекратно с ним расцеловался и тут же шепнул на ухо;
– После приёма – встречаемся. Не торопись уезжать. Надо переговорить…
Всю ночь они просидели за столом, почти не прикасаясь к еде и вину.
Тяжёлые предчувствия саднили обоим грудь. Они, лучшие солдаты империи, видели, куда катится их Отечество.
И катится лишь по воле, а вернее – по её полному отсутствию у власть предержащих, и в первую очередь – у Государя.
– Алёша, милый, ты думаешь, что я рад тому, что армию мне вверили? – стал говорить Самсонов.
Нет, друг мой сердечный. Армии, в том представлении, как мы её понимаем, просто нет.
И не только моей. Ты знаешь, я могу взять людей в руки.
Но сама система привела к тому, что войско выродилось в какую-то толпу вооружённых людей.
Инерция, заданная Петром, работала в России почти сто лет. Отсюда – блистательные победы, приумножение славы и величия Отечества.
А затем – началось увядание и позорные поражения – Крымская война, война с японцами, участниками которой мы с тобой были, это показала во всей печальной красе.
Именно здесь прервалась связь офицеров с подчинёнными, короткие сроки службы привели к тому, что армия стала клониться к упадку, проигрывая или бесславно кончая все войны, которые России, по большому счёту, были вовсе не нужны.
Он горько усмехнулся и в один глоток выпил рюмку водки, а затем продолжил:
– Мы освобождали тех, кто не радовался своему освобождению; мы проливали кровь за свободу, а массы народа не хотели этой свободы.
Вскинулся, крепко сжал руки в кулаки и заговорил вновь, яростно и гневно:
– Алёша, мы не можем быть неискренними друг с другом. И давай прямо скажем: армия – это ведь производное государственного строя. Какая армия может быть в угасающем государстве, гниющем повсюду?
И война, любая война, являясь суровым испытанием для государственного строя и армии, показала, что настроения и нужды народа совершенно отличные от тех настроений, которые царят в верхушке государства.
Именно поэтому мы и проигрывали все войны, после Екатерины Великой.
Все государственные дела пришли в упадок, и такое государство не могло выпестовать героическую армию, непобедимую.
Он вновь забегал по комнате и надрывно, с болью в сердце выдохнул:
– Нет, милый Алёша, армия – суть отражение всех нравов, которые царят в Отечестве, особенно – там, – и он при этом указал пальцем вверх.
Высшее государственное руководство, и это мы с тобой сполна почувствовали в 904–905-м годах, на руководящие должности выдвигает лукавых царедворцев, прости – холуев, при которых только и удобно их подлинным властителям.
Люди же беспокойные, пытливого ума, твёрдой воли, самобытные и самостоятельные – в качестве военных вождей не нужны и даже опасны.
Я думаю, милый Алёша, даже то, что ты назначен командиром корпуса, а я – командующим армией, страшное недоразумение.
Разве мы режиму нужны? Мы ему неудобны и даже… опасны.
Ты ведь видел, кто, через одного человека, стоял вместе с нами в строю на аудиенции у Государя.
Ренненкампф! Вот что чудовищно. Знает ведь Николай, что я ему морду бил под Мукденом. Знает. Даже сказал мне это в беседе.
Но толку что из этого? Этого шкурника – на армию? А там, попомнишь моё слово, и фронт доверят. Всенепременно.
Вот от чего гибнет Россия. Её откровенным врагам, проходимцам и шкурникам – вверяются огромная власть, возможности.
Но именно Ренненкампф ближе и роднее власти, нежели мы с тобой.
Он с ней сроднился, сросся, а то, что Отечеству этот симбиоз будет стоить – не важно совершенно. Не думают об этом власть предержащие.
Он же предаст – и землю нашу, и трон – всё и всех предаст ради собственных выгод.
– Мы с тобой эту беду увидели в полном расцвете в Японскую войну.
Высшее руководство совершенно не было готово к тому, чтобы оправдывать своё положение.
Стессель – предатель и изменник, получает такие полномочия, которые не снились ни одному командующему.
Куропаткин – можно его критиковать, но бесправный военачальник – страшное явление на войне. А у него прав никаких не было ни над флотом, ни даже над полевыми армиями. И он только четыре месяца из семнадцати, что длилась война, обладал властью Главнокомандующего, но уже на этапе катастрофы, когда выправить что-либо было уже просто невозможно.
Разве при таком положении добиваются успехов?
Такая же ситуация и сегодня. Может ли слабый и безвольный человек властвовать над армией? К тому же – совершенно непрофессиональный, не получивший никаких навыков в управлении войсками.
Таких проблем я могу тебе назвать великое множество. Да и ты всё это знаешь ничуть не хуже меня.
Посмотри на положение младших офицеров. Беспросветная нужда, отсутствие гарантий на достойное содержание по завершению службы, привело к тому, что в армию просто не идёт лучшая часть молодёжи, а многие – приняли все возможные усилия, чтобы бежать из армии, под любым предлогом.
Остались лишь те, кто иного применения себе найти не мог, да ещё мы и наши проверенные товарищи, но таких ничтожно мало.
Все училища – двухгодичные. Что это? Это же даже не среднее образование, а к высшему – у офицера путь отрезан практически вообще, так как в академию Генерального штаба, это мы с тобой знаем по себе хорошо, попадают лишь счастливцы.
Ничтожный процент! А ведь молодёжь должна и хочет учиться. Почему же эту очевидную истину не понимают верхи?
Двухгодичное училище и, если повезёт – капитанский чин по увольнению – вот удел почти всех, кто связал себя с военной службой.
И тут же, повторюсь ещё раз, для контраста – бездарность руководства в высшем эшелоне армии. Если у нас Сухомлинов, эта балерина, в военных министрах – это уже страшно. Он больше озабочен краской для своих усов, и лакировкой ногтей, нежели положением дел в армии.
Как мог такой человек стать во главе военного ведомства? И кто его на эту роль назначал? Государь ведь, только он, больше некому.
А Сухомлинов ведь не сам по себе существует, он ведь за собой привёл себе подобных и рассадил их на ключевых постах. А это уже государственное преступление, хуже предательства.
Поэтому мы и видим страшные поражения в ходе этой войны.