«От сглаза», «От горла», «От завалков», «От грешной болезни»…
И совсем ничего от нежеланной…
— Что вы здесь делаете, скажите на милость? — грозный голос Альвины заставил Элизабет замереть в странной позе. С одним из флаконов в руках… Сгорбленной. С перекошенным ужасом лицом…
— Ищу кое-что.
— Что же, уж объясните? — И несколько смягчившись: — А коли нуждаетесь в чем-то, могли и спросить. Я завсегда помогу… — Старуха коснулась флакона, зажатого в пальцах хозяйки. — А это вам лучше отдать: оно мужскую немощь излечивает, хозяину, полагаю, такое пока ни к чему.
Лиззи разжала пальцы, флакон вывалился из рук, да и сама она словно подломилась: рухнула на старый матрац и разрыдалась.
Альвина, к нежностям никак не приученная, неловко похлопала девушку по спине. Смущенная на свой особенный лад, не без строгости вопросила:
— И что это вы разнюнились, как дитяте? Аль вас хозяин обидел чем? Так все то пустое, стерпится-слюбится…
Лиззи и прорыдала:
— Мне сон жуткий приснился. Такой, что мороз по коже… — И отняла от лица руки, поглядела на собеседницу большими, полными слез глазами: — Привиделось мне, как к леди Мелинде оборотень пробрался… Через окно, прямиком в спальню. И он… это жуткое существо, — голос Элизы прервался, дрогнул от страшного воспоминания, — набросился на нее. Шептал всякое непотребное… И все это как бы я… словно меня он касался и мной… овладел.
Она снова уткнулась в ладони и снова потекли непокорные слезы.
Альвина лишь головой покачала, изобразила недоумение.
— То сон был дурной, вам-то с него что сталось?
Элизабет вскинулась:
— Не я ли новая хозяйка Раглана? Не мужа ли моего волки подрали? А если не волки? Чудовище какое. И сам он теперь… в чудовище обратится… А это, — она обхватила руками живот, — проклятое семя, во мне им посеянное. Могу ли я, зная все это, позволить ему утвердиться? Не лучше ли сразу его изничтожить? — И Лиззи вскочила с матраца, схватила старуху за руки. — Помоги мне, Альвина, сама говорила, что можешь…
— А вы говорили, что грех от младенчика избавляться!
— Не думала я, что так обернется. Прошу, умоляю, дай мне ведьмовского средства!
Альвина вздохнула, протяжно, с присвистом сквозь щербатые зубы.
Сказала:
— Не ведьма я, дочка. Знахарка, не больше… А ты впечатлительна больно, не думала, что настолько. — Освободила обе руки и завозилась у полок с флаконами. — На вот, — капнула что-то в стакан, — пары глотков тебе хватит.
Элиза с жадностью припала к стакану, выпила все до капли.
Спросила с надеждой:
— Это то самое?
— Абортивное? Нет. Только от нервов, — молвила старуха. И вдруг коснулась ее живота… — Ты в первый раз была с ним? — спросила при этом. — С хозяином-то? Я видела кровь на измятых давеча простынях. И вот что скажу: редко кто с первого раза понести сумеет. Бывает приходится постараться…
Элизабет выдохнула с протяжным стоном, как будто разжались залипшие легкие. Улыбнулась невольно… И вдруг покраснела.
Старуха же головой покачала:
— Я вот что скажу, — сказала она, — забудьте вы эти легенды, про оборотней и папоротниковые поля, они только старые сказки, из уст в уста передающиеся. Темному люду — потеха в дождливый вечер… Вам же, девице чувствительной и нервной, — слезы да страшные сны. Выбросьте это из головы! — И даже пальцем, как маленькой, пригрозила.
Элизабет молча сглотнула, смахнула еще непросохшие слезы с ресниц.
Тогда и сказала:
— Не ты ли вчера о другом говорила? Стращала меня пуще некуда. Теперь же себе противоречишь…
— Перестаралась я малость, — призналась Альвина с явным усилием. — Хотела постращать для забавы… Валлийским фольклором попотчевать. Кто ж думал, что вы впечатлительны сверх меры?
И Лиззи застыла с распахнутым ртом, враз онемела от возмущения.
В этот момент они и услыхала шаги, быстрые, торопливые.
— Альвина, — Джейн появилась на пороге, — мне кажется, девочка померла. Она посинела и больше не шевелится…
— Как померла? — выдохнула старуха. — Ей лучше уже становилась. Никак не могла я так ошибиться…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
И, взмахнув руками, она устремилась по коридору к комнате девочки.
31 глава.
— Я тоже поеду, — сказала Элизабет. — Принесу семье девочки соболезнования от нас. Так было бы правильнее всего!
— Тогда и мне стоит поехать. — Аддингтон, стоя на нижней ступеньке лестницы, с решительным видом зажал перевязанный бок рукою.
Лиззи шагнула вперед и тихо, так, чтобы не услышали слуги, произнесла:
— Не лучше ли тебе поберечься? Не стоит испытывать судьбу. Мы с Томасом справимся самостоятельно…
Было так странно глядеть в затемненные очками глаза и не испытывать неприязни, беспочвенного предубеждения, что вело ее с первого дня знакомства с этим мужчиной, мешало взглянуть на него другими глазами.
Теперь было иначе…
Совсем по-другому.
И чувства были другими: так скоро переменившимися, что ей самой непонятными.
Что это было сейчас там в груди, сменило предубеждение чем-то теплым, комочком свернувшимся у сердца? Уютным. Трепетным. Сладко мурлычущим при каждом ласковом взгляде, касании, высказанной заботе со стороны собственного супруга.
Неужто любовь?
И нежность, прежде ей неиспытанная, нахлынула так внезапно, так мощно и всеобъемлюще, что ей бы вцепиться в мужнин сюртук, обвить его шею руками, прижаться к груди.
Просто, чтоб не упасть…
Поделиться излишками чувства.
Она не решилась.
— Элиза, — Аддингтон сам подался вперед, взял ее руку, коснулся ее губами, — я верю, что ты способна справиться сама, я только хочу помочь тебе в этом… Рядом быть, мне это приятно.
Лиззи смутилась, присутствие слуг не давало ответить тем же, руки она все же не отняла.
— Мы обернемся в мгновение ока, ты вряд ли сумеешь заметить, — ответила она. И тише добавила: — Не стоит тревожить едва поджившие раны тряской по нашему бездорожью. К тому же Томас возьмет открытую коляску — в нее сподручнее уложить… тело девочки — а яркий свет будет вреден для тебя. День нынче солнечный! Сам посмотри.
Аддингтон нехотя уступил, столь же нехотя отпустил ее руку. А после — она слышала это — напомнил слуге прихватить в дорогу ружье. Всякое может случиться, заметил он между делом.
И вот они ехали в деревню, вдвоем с Томасом, сидя бок о бок на облучке, так, как Лиззи никогда прежде не ездила — здесь, в Уэльсе, все было много иначе.
И ей — она ощутила вдруг это — нравилась эта свобода!
Эти поля, покрытые чуть пробившимся по весне папоротником…
Океан… крики чаек… песчаные дюны с осколками перламутровых раковин…
Стены старого замка… забавный щенок…
Ключ! Она совсем позабыла о ключе.
Даже дернулась, так, что Томас спросил:
— Мэм, что-то случилось?
— Вспомнила нечто важное, — отозвалась она. И сразу же поинтересовалась: — Помнишь, тот вечер в пути, когда ты стрелял в непонятное… животное?
— В волка-то? Как же не помнить. Теперь-то я точно уверен, что видел… Часто о том вспоминал.
— Значит, ты точно уверен, что видел… животное?
— Точно, мэм. Пусть Джейн и считает иначе… Она — трусиха, — добавил с тихой улыбкой. Даже голос его смягчился. — Верит в бабские сказки. Про оборотней да цветущие папоротники в полях. Всяк знает, что это все не взаправду…
— А как же охотник на оборотней, нанятый местными крестьянами? Слыхала такой появился в округе.
Томас видимо подивился ее осведомленности.
— Темные они люди, — покачал головой, — вот кто-то этим и воспользовался. — Добавил тут же: — Хозяин в такие байки не верит. Вот и я не верю… Он человек разумный, а я его суждениям доверяю.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Лиззи поглядела на профиль слуги, его простое, открытое лицо, высвеченное солнечными лучами.
Заметила как бы невзначай:
— Вы, я слыхала, давно с ним знакомы, служили на одном корабле.
— Было дело. Ходили на «Спартиэйте» под началом капитана Фрэнсиса Лафорея…