На пороге стояла Элиза.
Стояла там и смотрела…
С такой болью, таким осуждением в глазах, что он испытал потрясение.
— Элиза! — Она метнулась от двери, и Аддингтон из последних сил поднял себя на ноги. — Элиза, постой! Нам нужно поговорить.
Далеко, однако, он не ушел: кулем рухнул посреди комнаты и затих, словно мертвый.
Джейн вскрикнула. Отскочила на шаг, даже склянку выронила из рук. Глядела на распростертое тело хозяина в видимом ужасе…
— Альвину зови, — пробасил неожиданно выступивший из-за занавески Томас. — Чего вдруг застыла? Поторопись. — А сам подхватил Аддингтона подмышки и потянул его на постель.
— Что с ним? — услышал испуганный голос от двери. — Он будет жить?
— Сердце все еще бьется, — ответил мужчина, прикладываясь ухом к хозяйской груди. — Должно быть, все дело в его голове… Ну, знаете, этих мигренях, что его донимают.
— Мигренях? — переспросила Элизабет. — Я ничего об этом не знала.
— Хозяин не любит об этом распространяться. Там что-то с глазами, понимаете? Ему нельзя без очков.
— Нельзя без очков… — повторила за Томасом Лиззи.
«Однако, чтобы порадовать вас, я готов сделать небольшое отступление от собственных правил: обещаю давать вам возможность видеть себя без очков. Возможно, таким образом вам станет легче привыкнуть ко мне, увидеть в моем лице не просто переменившее жизнь недоброе обстоятельство, но хотя бы доброго друга, искренне к вам расположенного».
Слова припомнились так явно, словно только что Аддингтоном произнесенные…
— А Джейн и… — она только теперь рассмотрела одеяние Томаса. И знала, что в комнату он не входил: сама вернулась, едва услыхала грохот падения. А значит…
Он был только в исподнем.
— Мы с Джейн, как бы это сказать, — замялся мужчина, — любим друг друга.
Элизабет не сразу уразумела услышанное… Оно как будто просачивалось в сознание мелкой капелью. И вдруг ярко вспыхнуло… изогнуло губы в улыбке. От нахлынувшего вдруг облегчения даже в глазах потемнело… Она подошла и присела на край постели подле бесчувственного супруга. Взяла его за руку.
Джейн и Томас…
Джейн была с Томасом в северном крыле…
Джейн целовалась в дровнике с ним же.
Мысль эта, на разные лады проигрываемая в ее голове, оказалась воистину благотворной: отчаяние, с которым она выслеживала супруга в его ночной вылазке по замку, сменилось восторгом более острым. Счастьем столь явным и безграничным, что даже терзавший его мучительный недуг не смог этой радости омрачить.
Если только случившееся прежде не было обманом (а оно было воистину необыкновенным), они найдут силы справиться с чем угодно…
Вместе они справятся с чем угодно.
— Где этот глупый ребенок? — проворчала Альвина, показываясь на пороге. Прошла сразу к постели и приступила к осмотру. — Говорила ж ему, негоже вам без очков на свету появляться, к хорошему это не приведет, так нет же, и слушать не захотел. Жене, видите ли, угодить он желал… Влюбленный мальчишка, не иначе. — И она одарила хозяйку осуждающим взглядом. — Вот, поглядите, к чему это привело. Довольны теперь?
— Я ничего об этом не знала.
— А следовало бы…
Старуха приподняла Аддингтону рубашку и, различив проступившую на бинтах кровь, только головой покачала.
— Так и знала, к добру такие усилия не приведут. Но он, само собой, удержаться не мог… — и снова зыркнула на хозяйку.
Лиззи, смутившись сильнее прежнего, поспешила произнести:
— Он только сказал, что не терпит яркого света… Могла ли я даже представить, насколько все это всерьез. Что с ним, скажи мне, Альвина?
Старуха нехотя отозвалась.
— Боли головные его донимают да сны нехорошие снятся. Разве не замечали, как он переменился? Мы с Джейн как могли ему помогали, да все то без толку, коль сам поберечься не хочет. И все ради вас…
— Перестань, Альвина. — Голос супруга заставил Лиззи поглядеть на него. — Элиза ни в чем не виновата.
— А, очнулись, — проскрипела старуха, — тем лучше. Вот, выпейте это! — Она протянула ему кружку с отваром. — А Джейн пусть наложит компресс на глаза.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Аддингтон даже не шевельнулся, лишь попросил:
— Мне бы с женой поговорить надо… наедине.
— Время ли нынче? Успеется позже.
— Альвина, — с угрозой одернул ее собеседник, — оставь нас, пожалуйста, наедине.
Служанка уперла руки в бока, проговорила:
— Вам только хуже, себя истязаете. — И с воистину королевским видом направилась к двери.
Аддингтон сразу же произнес:
— Не знаю, чего старуха эта наговорила, самое главное: Джейн для меня никто. Лишь ты одна имеешь значение! Ты и больше никто.
Теперь она и сама не понимала, как только могла усомниться в его словах, его поцелуях, глазах — во всем, что случилось между ними.
— Я знаю, — Элиза стиснула его руку. — Меня обманули нелепые обстоятельства. Я видела Джейн, целующейся с мужчиной… Не только целующейся, по существу…
— И ты возомнила, что это я?
— Других вариантов и быть не могло! — воскликнула Лиззи не без смущения. — Томас казался непозволительно стар. Я и помыслить не могла…
Аддингтон усмехнулся.
— Томаса старят не годы, а серебро в волосах. Мы вместе служили на флоте, ходили на одном корабле… Он был рядовым воякой и все-таки славным малым. Я жизнью ему обязан… Когда-нибудь расскажу. Не сейчас…
Лиззи не удержалась:
— И Джейн ты привез в Хартфордшир, как выяснилось, отсюда. Вы были знакомы задолго до нашей встречи!
— Теперь я понимаю, что был неправ: следовало давно открыться тебе, рассказать все, как есть. — Он запнулся, как бы переступая через себя. — Я страшился, что ты не поймешь… Разочаруешься больше, чем уже есть, и мысль об этом была особенно неприятна. Мучительна даже…
Лиззи невольно застыла, один за другим вспоминались рассказы Альвины: оборотни, обращения, быстро врачующиеся раны — все это обступило ее, закружилось безудержным вихрем, наполнило ожиданием страшного.
Аддингтон же сказал:
— Светочувствительность — не единственная беда, доставшаяся мне после ранения: намного страшнее мучительные мигрени, тревожные сны. Раздражительность, как следствие и того, и другого… Подчас я едва владею собой. Боль доводит до исступления…
И Лиззи припомнились его метания на постели, животный рык, слышанный однажды…
— Это тебя я слышала одной из прошлых ночей, — сказала она. — Тогда ты не ночевал в нашей… постели. Я слышала странные звуки на кухне и грохот разбившегося стекла… Альвина сказала, то был ее собственный недосмотр. Но…
— … Это был я, — подтвердил Аддингтон ее догадку. — Боли измучили меня. Я потерял контроль над собой… Но больше того терзало осознание собственной неполноценности. Неумение стать лучшим супругом для тебя… Мысль, что ты несчастлива в этом месте.
— Едва ли стоило судить о таком по нескольким первым дням, — произнесла Лиззи в неловком смущении. — Все для меня было чуждым: и дом, и люди, его населяющие. Особенно ты… Я ощущала себя одинокой и преданной. Я часто ходила к морю…
Хотела про Джексона рассказать, но промолчала. Сейчас не решилась…
— Прости, что вел себя, как чурбан. Теперь расскажу все, как есть…
Элизабет улыбнулась.
— Не лучше ли отложить рассказ до утра? Позволь Альвине позаботиться о себе.
— Рассказ не займет много времени, — возразил мужчина. — Позволь мне сделать это сейчас… Облегчить душу хоть этим. — И начал такими словами: — Примерно с полгода назад я гостил у друзей здесь, в Кардиффе. Это был мой прежний приятель, недавно женившийся и крайне этим довольный. Он явно желал воздействовать на меня, сподвигнуть к такому же счастью, каким наслаждался и сам с молодою женой, однако тогда я и думать не мог о подобном. Не видел в том проку, по существу… — Он стиснул руку Элизы. — Однако меня покорили места. Мы ездили к морю… Был чудный, осенний день. И я ощутил себя цельным… Взбодренным и радостным, как никогда. Казалось, развеялись тучи, висевшие над моей головой… Впервые за долгое время я искренне улыбался.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})