в те времена член компартии не мог получать зарплату выше средней зарплаты рабочего — это называлось «партмаксимум». В наши времена развитого социализма о подобном идейном благородстве мне и слышать не доводилось — наверное, партийцы-идеалисты тех времен были все вырезаны под руководством лично товарища Сталина новой генерацией большевиков, имевшей другие представления о скромности и всём остальном… Впрочем, высшие круги этой новой генерации до сих пор стараются поддерживать имидж простых советских людей со скромной зарплатой, которая если и больше зарплаты рабочего, то ненамного, что с учетом «ихнего тяжелого труда на благо…» вполне оправдано. А недостающие для коммунистических потребностей деньги номенклатура получает в секретных конвертах, которые ни в каких бухгалтерских отчетах, по-видимому, не фигурируют. Эта новая, номенклатурная генерация большевиков вообще предпочитает получать государственное вспомоществование не деньгами, на которые на самом-то деле и купить мало что можно, а реальными вещами, то есть зримыми, слышимыми, обоняемыми и осязаемыми «милостями природы» в виде спецпродуктов и товаров, спецобслуги, спецбольниц, спецсанаториев и даже спецденег, которые для них специально печатаются под названием «боны». На эти боны партийное начальство и прочие скромники из числа «слуг народа» покупают в спецмагазинах с нежным русским названием «Березка» такие товары, которых отродясь не видел тот самый народ. Короче — «народ и партия едины, раздельны только магазины».
Всё это сочинение на тему большевистской скромности в ее историческом развитии я прокручивал в голове, сидя на мягком красивом диване в просторной приемной зала заседаний нашего Райкома КПСС, занимавшего огромное здание бывшего то ли княжеского, то ли графского дворца. Приемная с шестиметровым потолком и огромной хрустальной люстрой, наверное, когда-то служила гостиной перед танцевальным залом, в котором ныне заседали члены парткомиссии по проблеме нашего с Ароном отъезда в кругосветное путешествие. К сожалению, лицезреть великолепие того зала заседаний мы не могли из-за наглухо закрытых массивных двустворчатых дверей в стиле ампир с остатками былой витиеватой позолоты. Хотел бы подчеркнуть для протокола: тяга партии к размещению своих органов и членов в роскошных дворцах бывших «ваших высокопревосходительств», «ваших сиятельств», «ваших светлостей» и даже «ваших величеств» отнюдь не означает потерю «большевистской скромности». Каждый отдельно взятый коммунист остается образцом скромности, но партия в целом должна пребывать в величественном обрамлении, ибо она, по ее собственной, научно обоснованной оценке есть «ум, честь и совесть нашей эпохи». А уму, чести и особенно совести без позолоты, ясное дело, никак нельзя…
Мы с Ароном сидели в приемной уже второй час… Я пару раз выходил покурить, но бедняга Арон даже этого не мог себе позволить — верткий, глистообразный секретарь комиссии предупредил его не отлучаться, так как вызов может последовать в любую минуту. Этот секретарь, или как еще его там называют, уже несколько раз выходил из зала заседаний и, торопливо пробегая мимо нас, повторял скороговоркой, коверкая слова: «Под'ждите, т'варищи, под'ждите…» или «Ваше дело, т'варищ Кац'линбогин, в пр'цессе, под'ждите…»
Какая-то негативная волна, раздражающая и тревожная, исходила от этого бегающего туда-сюда вертухая. Куда он постоянно отлучается? Лично докладывает ситуацию своему начальству наверху? Приносит членам инквизиции новые инструкции? Арон, было видно, нервничал… Почему его так долго не вызывают? Мы остались в приемной одни… Почему так долго изучают его дело? А может быть, нас рассматривают совместно и всё дело во мне? Долгое и нудное сидение в этой обстановке тайной подковерной деятельности не располагало к содержательной беседе. Каждый из нас думал о своем. Я, например, взвешивал составляющие этого инквизиторского процесса.
Выездная комиссия райкома партии была важнейшим барьером на пути советских граждан за границу. Парткомиссия и «треугольник» по месту работы клиента выполняли мягкую функцию отсеивания уж совсем неблагонадежных — получить рекомендацию для поездки в соцстраны на этом уровне было несложно, а в капстраны, если кто изъявлял подобное бредовое желание, тоже по месту работы не препятствовали ввиду очевидной бессмысленности такого предприятия. Другое дело — комиссия райкома! Здесь клиента оценивали не по характеристике с места работы, а по существу и в тесном взаимодействии с компетентными органами, знавшими о клиенте больше, чем он сам… В органах было строго разложено, кто неблагонадежный, а кто просто невыездной в принципе. В органах отлично знали, у кого родственники за границей, кто и с кем поддерживает ТАМ связи, имели копии заграничной и местной переписки клиента и записи его разговоров, а главное — имели доносы от многочисленных местных сексотов. По совокупности этих знаний и выносилось решение на комиссии райкома.
Для многих на этом «хождение по мукам» заканчивалось, и допущенный имел счастливую возможность получить выездные документы в самом ОВИРе. Эта полная значительности аббревиатура раскрывалась словами до обидного будничными — Отдел виз и регистраций. В стародавние времена, но уже, конечно, при советской власти, данный отдел был определен под крыло НКВД… «Каким он был, таким он и остался», если, конечно, судить не по форме, а по содержанию. На самом деле, именно здесь судьба любителей заграничных путешествий и решалась окончательно, за исключением случаев особо ответственных путешественников, бегство которых могло нанести идеологический вред развитому социализму во всемирном масштабе, — дела таких бесценных гастролеров по заграницам направлялись еще выше, в ЦК КПСС для особого согласования.
Мои абстрактные размышления по теме нашего сидения в приемной райкома были прерваны риторическим вопросом Арона.
— Как ты думаешь, Игорь, что они там обсуждают так долго?
— Я думаю, дело вот в чем: нам с тобой этого не понять в принципе! Мы с ними разговариваем на разных языках, мы не можем понять логику их действий. Представь, что мы с тобой обсуждаем алгоритм некогерентного приема сигнала в нестационарном канале с райсовскими замираниями. Уважаемые члены комиссии при этом недоумевают: что это Кацеленбойген с Уваровым обсуждают так долго? Мы с ними, если хочешь, живем в разных мирах, только формально пребывая рядом…
— Но я, Игорь, член партии, я должен знать, чем они занимаются, я обязан понимать логику их действий.
— Не обольщайся, мой славный Дон Кихот, ты не принадлежишь к касте допущенных… И, слава богу, что ты не с ними, с этой мразью высокопартийной, изображающей из себя хозяев на этой земле… Доктор наук и кандидат наук, разработавшие для защиты родины сложнейшую систему, должны унижаться перед ничтожествами типа этого глиста ходячего…
— Поосторожней, Игорь, здесь может быть прослушка.
— Положил я на них… с прибором… Получается, Арон, что мы создаем систему, которая будет защищать всю эту приблатненную шпану. А они еще будут при этом выеб…ться — разрешить нам доделать работу или нет.
— Мы работаем в интересах нашего государства, а