Читать интересную книгу В немилости у природы. Роман-хроника времен развитого социализма с кругосветным путешествием - Юрий Бенцианович Окунев

не устрою здесь истерику. Вы хотите сказать, что райком отказал мне?»

Адмирал как-то сразу сник, внезапно поняв, что зря старался, вытер большим белым платком свой лоб, вспотевший от напряжения, и обреченно произнес: «Именно это я и пытался вам сказать», а потом, приложив платок ко лбу, безвольно и просительно выдавил: «Что будем делать?»

Адмирал действительно находился в скверном положении, его инициатива с выдвижением доктора наук Кацеленбойгена на роль руководителя испытаний важнейшего изделия оборонной промышленности не понравилась кому-то наверху, он уже получил соответствующий втык за непонимание политики партии, но главное — завис весь проект испытаний, а это грозило снятием с должности. К счастью для кандидата наук Шихина, пострадавший от той же самой партии доктор наук Кацеленбойген проявил по отношению к своему боссу совершенно удивительную толерантность и помог ему выйти из штопора. На вечный вопрос «Что делать?» Арон ответил, что не следует драматизировать ситуацию, ибо кандидат наук Уваров вполне может заменить его в роли руководителя испытаний. Поэтому следует форсировать оформление Уварова в этой роли со всеми вытекающими отсюда последствиями, включая немедленное и безоговорочное прекращение «безобразной бюрократической волокиты с выездными документами». Адмирал с радостью ухватился за это предложение и, воспрянув, сказал:

«Очень хорошо, Арон Моисеевич, мы оформим Уварова без проволочек — это я обещаю. Передайте, чтобы он зашел ко мне завтра же утром, секретарь назначит ему время. Надеюсь, вы, Арон Моисеевич, окажете Уварову всю необходимую помощь».

Митрофану Тимофеевичу вдруг пришло в голову сопоставить отношение к нему и ко всему делу этого «несвоего» — еврея Кацеленбойгена, и «своих» — тех, из партаппарата, которые орали на него по телефону этим незадавшимся утром. И когда Арон уже направлялся к дверям кабинета, адмирал встал, окликнул его и сказал как-то очень по-человечески: «Спасибо вам за понимание, Арон Моисеевич, спасибо большое».

Так «без меня меня женили». На следующее утро ровно в 10:00 я был в приемной Шихина. Арон с утра проинструктировал меня: поменьше говорить, побольше слушать. Я так и поступил, когда секретарь пригласила меня войти. В кабинете были Митрофан Тимофеевич и Иван Николаевич — после рукопожатий мне было жестом предложено присесть за приставной стол напротив Ивана Николаевича. Далее адмирал повторил точь-в-точь всё то, что говорил здесь Арону давным-давно в присутствии военпреда: что мне поручается подготовить… и лично возглавить… на борту… Академии наук… три океана… и т. д. и т. п. Далее он говорил, какая это честь для молодого советского ученого — участвовать в качестве руководителя в столь ответственной работе, находящейся под контролем самого ЦК, и еще что-то из тех же песен… Я не произнес ни слова, молчал и Иван Николаевич. Проговорив всё положенное, адмирал спросил, есть ли у меня вопросы.

— Поясните мне, пожалуйста, в чем причина замены Арона Моисеевича мной, почему он отстранен от руководства этими испытаниями?

— Есть мнение, что Арону Моисеевичу не следует отрываться от руководства отделом, перед которым поставлены новые ответственные задачи, отвлекаться на столь длительное время. Мы считаем, что вы, Игорь Алексеевич, успешно проведете испытания, а Арон Моисеевич будет помогать вам в этой работе, оставаясь здесь во главе своего отдела.

— Ни я, ни кто-либо другой не обладают знаниями и опытом Арона Моисеевича в данном вопросе…

— Игорь Алексеевич, — вступил в разговор Иван Николаевич, — у нас незаменимых людей нет. Не скромничайте, вы вполне способны возглавить эти испытания, я уверен в этом.

— Может быть, и способен… Но у меня неприятный осадок от всего этого дела. Я в шоке от того, что Арону Моисеевичу не разрешили выезд за границу.

— Нам следует, Игорь Алексеевич, отбросить всевозможные эмоции в виде «неприятных осадков» ради того важнейшего дела, которое нам поручили партия и правительство, — наставительно заметил Иван Николаевич.

— А что касается Арона Моисеевича, — продолжил Митрофан Тимофеевич, — то ему никто ничего не запрещал… Я ведь объяснил вам причину изменения решения.

— Я не уверен, что сумею пройти без потерь изощренную проверку в райкоме партии, я ведь беспартийный…

— За эту сторону дела не беспокойтесь, — сказал Митрофан Тимофеевич и, кивнув в сторону Ивана Николаевича, добавил: — мы позаботимся о скорейшем положительном решении этого вопроса. Вам следует сосредоточиться на самой тщательной подготовке изделия «Тритон» к испытаниям, не отвлекайтесь ни на что другое.

— Я думаю, Митрофан Тимофеевич, мы можем информировать Игоря Алексеевича… Вчера вечером, Игорь Алексеевич, получено согласие райкома партии на ваш отъезд за границу в качестве руководителя кругосветных испытаний нашего изделия. Так что вам не придется отвлекаться… Вы сможете вскоре получить все необходимые документы в ОВИРе. Ваша задача — подготовить надлежащим образом аппаратуру, конечно, совместно с Ароном Моисеевичем.

Я вернулся в лабораторию с поганым настроением, в котором было намешано много ингредиентов — от чувства неуверенности в себе до ощущения собственного предательства. Рассказал всё, как было, Арону. Он без видимых эмоций сказал, что всё правильно, и ушел к себе…

Вечером я дозвонился до приятеля, бывшего аспиранта Арона, который работал теперь в аппарате ЦК, и попросил его заказать мне пропуск на завтрашнее утро. Потом собрал портфель и поехал… на Московский вокзал. С вокзала позвонил Арону и попросил два дня отпуска за свой счет по личным делам. Билетов на «Красную стрелу», конечно, не было, я дождался следующего поезда, сунул проводнице десятку и уехал в Москву плацкартным вагоном…

Люблю ходить неспешно по этой части Москвы — от Спасской башни Кремля до здания ЦК КПСС. Здесь мощь власти дух захватывает, здесь обаяние власти обволакивает и завораживает. Такого никогда не случается в величественном, но… провинциальном Ленинграде. Зримые символы власти сопровождают вас повсюду на этом не столь длинном пути. О начальной и конечной точках маршрута много говорить не приходится — именно здесь, в Кремле и в ЦК КПСС, принимаются и утверждаются все важнейшие решения, это две вершины глобальной коммунистической диктатуры над третью земного шара. Кремль, кроме того, еще самое красивое место Москвы — не зря старались средневековые итальянские мастера. Обычно, обойдя Красную площадь против часовой стрелки, я через проезд между Историческим музеем и Музеем Ленина выхожу в Охотный ряд и иду по нему в направлении площади Революции. Слева возвышается еще один символ власти — гигантское здание Госплана СССР, построенное с использованием развалин Храма Христа Спасителя в 30-е годы. Здесь заседал поначалу Совет Труда и Обороны СССР, а затем Совет Министров СССР. Идем дальше, никуда не сворачивая, пересекаем площадь Революции, справа памятник Марксу, слева Большой театр — тоже в определенном смысле символы этой власти.

Я уже