— Придешь прямо к обеду.
— Не лучше ли, чтоб они сперва поели, а уж потом?..
Петерис боялся, что не сумеет вести себя за столом.
— Голодным останешься?
— Может быть, под вечер сходить?
— Под вечер за чесалкой ходят. Ну, ступай же!
Петерис колебался.
— Раньше ты не хотела, чтоб я…
— То было раньше.
— Говорила, что не пара ей.
— А теперь думаю, что ты ей пара.
Чем ближе садовников дом, тем труднее Петерису идти. В новом костюме, в котором он утром из «Лиекужей» несся как на крыльях, Петерис теперь чувствовал себя стреноженным. На крыльце Петерис остановился, снял шляпу, отер рукавом пот и уже тогда вспомнил, что для этого существует носовой платок. Двери были приоткрыты. Петерис распахнул их и очутился в сенях. С минуту постоял, тщетно пытаясь расслышать что-нибудь, затем постучал.
— Пожалуйста!
Это был не Алисин голос.
Петерис нажал на дверную ручку. У плиты стояла Алисина мать и сыпала в котел перец. Вкусно пахло мясным супом.
— Добрый день, — поздоровался Петерис.
Эльвира наказала руку будущей теще не совать, а обождать, пока дама не подаст руку первой. Но дама лишь кивнула в ответ и осталась стоять у плиты с ложкой в руке.
— Алиса дома?
— Алиса! Тебя тут некий господин спрашивает.
У господина чуть не подкосились ноги. Из комнаты вышла Алиса, но не приблизилась, остановилась поодаль.
— Ну, так добрый день!
Петерис не знал, можно или нельзя подойти к Алисе.
— Добрый день, — пробормотала Алиса и подняла глаза.
— Проведать пришел. Ну, как вы теперь?
— Спасибо. Хорошо.
Самая большая беда была со шляпой и тростью — Петерис не знал, куда их девать. Казалось, портниха потешается над ним и нарочно ждет, как он выйдет из положения.
— Не заставляй же гостя шляпу в руке держать! И палку прими.
Алиса повесила пальто и трость.
— Проводи гостя в комнату! — снова скомандовала мать.
В комнате за столом сидел сам садовник и читал газету. Низкорослый, бородатый человек, неожиданно потревоженный, испуганно поднялся со стула. О том, как здороваться с мужчиной, Эльвира ничего не говорила, и Петерис подал руку первым. Ладонь хозяина дома показалась ему вялой, словно тот изо дня в день не держал ни лопаты, ни кривого ножа садовника. Только ногти толстые, твердые, точно костяные. Усадив Петериса на стул, Алиса снова убежала. Сквозь прикрытую дверь слышно было, как обе женщины шепотом о чем-то спорят.
Прошла минута, две, Петерис начал первым:
— Что же в газете пишут?
— Как сказать…
Петерис почувствовал, что собеседник человек не гордый, а скорее застенчивый. Это его ободрило:
— Кажись, на той неделе напечатали, будто у англичан уже снег выпал.
— В Лондоне… Да…
Оба с минуту помолчали, затем Петерис продолжал:
— Вот писали, в Германии один человек пятьсот восемьдесят четыре фунта весил. Без малого пятнадцать пудов. У таких тяжелых, должно быть, жиру много. А силы никакой! Вот тут в имении Диджус жил один, и ростом небольшой, с меня, а какая в нем сила была! В молодости двадцать пудов на спину взваливал. На ногах справные ботинки были, так разлезлись, как бумажные.
Но собеседнику были одинаково безразличны и тяжелые, и сильные люди. Облизнув заросшие бородой губы, он встал и, пробормотав что-то невнятное, вышел.
Оставшись один, Петерис осмотрел комнату. На кроватях вышитые простыни, по две подушки, на окне — связанные крючком занавески, лампа под абажуром с шелковой бахромой, комод украшен резьбой, вроде из кленового дерева, со множеством полок да маленьких выдвижных ящичков. За шлифованным стеклом стоят книги. На корешках напечатано золотыми буквами и по-немецки, и по-русски.
Наконец явилась Алиса с тарелкой яблок.
— Угощайтесь, пожалуйста!
Из лиекужских парней Алиса одному Петерису не говорила «ты».
— Что за сорт? — поинтересовался Петерис, надкусив яблоко.
— Спрошу у отца.
— Да чего там спрашивать!
Петерис съел сладкое, сочное яблоко, а черенок зажал в ладони — в такой опрятной комнате на пол ведь не кинешь.
— Принесу блюдце.
— Зачем грязнить тарелочку. Ведь я больше есть не буду.
Алиса все-таки выбежала за посудой.
Но поскольку есть все же легче, чем говорить, Петерис уписывал яблоко за яблоком, во рту не сохнет, по крайней мере.
— Кто вместо меня теперь коров доит?
— Девчата управляются. Работать в поле двух женщин наняли. Картошку копать надо было, молотить, теперь свеклу копать. Люди нужны.
— Хозяин не сердится на меня?
— Ничего не говорил.
Петерис оживился. Рассказал, сколько всякой работы переделали в «Лиекужах» и что худо нынче уродилась картошка.
— Еще в прошлую осень говорил хозяину: нечего в глину сажать, не вырастет. Так не послушал!
Петерис также знал, сколько хлеба и свиней продаст Лиекуж.
— Я на месте хозяина со свеклой вообще не связывался бы. Нанимай женщин, плати им деньгами, чтоб убрали, вози еще в такую даль на станцию! Не окупишь расходов. Я бы каждый год водил жеребца на случку — и никаких хлопот. Молодая, хорошая лошадь двадцать пять тысяч стоит!
Однако сахарная свекла, кобылы, случка Алису мало интересовали, и она спросила:
— Рояль хозяин купил?
— Купил.
— А кто-нибудь играет?
Петерис махнул рукой, затем, помолчав, вдруг сказал:
— Будь у меня много денег, я бы тоже рояль купил. Земля, дом, ну, машины там — это другое дело.
Только теперь Петерис спохватился, что Эльвира наказала о деньгах не вспоминать и о хозяйственных делах