ней с самого начала было что-то не так. И ничего тут не поделаешь.
Джулия с трудом удержалась, чтобы не обернуться и не высказать Беверли все, что о ней думает. Никакой матерью она ей никогда не была. Джулия ускорила шаг, твердя себе, что ей уже недолго осталось терпеть все это. И Сойера тоже.
И вообще, между ними, девочками, так ли уж удивительно, что она несчастна? Вот вернется она в Балтимор, и все будет в порядке. Конечно, нельзя сказать, что там она постоянно пребывала на седьмом небе от счастья, но, когда она откроет свою кондитерскую, все переменится.
По крайней мере, она уедет отсюда.
Эмили слонялась по рядам, где царили ароматы еды и бьющая по ушам музыка с детских аттракционов. Она пыталась сделать вид, что никого не ищет. Вдруг Вин вовсе не имел в виду, что хочет провести с ней какое-то время, когда спросил, увидятся ли они на фестивале. Впрочем, возможность выяснить это ей все равно представилась только сейчас.
Она уже несколько раз мельком видела его в толпе, но в следующий миг Джулия уже тащила ее прочь или отец отвлекал его. Когда появился Сойер, Эмили вздохнула с облегчением. Это был идеальный предлог, чтобы отправиться гулять в одиночестве, хотя Джулия, похоже, вовсе не пришла от идеи побыть наедине с Сойером в такой восторг, как Эмили ожидала.
Не прошло и пяти минут, как, направляясь к информационному киоску, где в последний раз видела Вина, она почувствовала на своем локте знакомую теплую ладонь.
Эмили с улыбкой обернулась.
Вин снял бабочку и пиджак и закатал рукава рубахи. Шляпа-канотье тоже куда-то запропастилась.
В рубахе, которая надувалась, как парус, всякий раз, когда поднимался ветер, он выглядел залихватски. Его зеленые глаза прожгли ее насквозь.
– Привет.
Блестящее начало для разговора, браво, Эмили. Однако ничего более оригинального придумать она была не в силах. Так уж действовало на нее его присутствие.
– Здравствуй, – отозвался он.
– Ты заметил, что все вокруг как будто сговорились, чтобы не позволить нам приблизиться друг к другу меньше чем на двадцать футов? Кто бы мог подумать, что быть друзьями окажется так трудно?
Он махнул рукой, дав ей понять, что лучше им не стоять на месте.
– Думаю, этим мы друг от друга и отличаемся, – заметил он, рассеянно оглядываясь через плечо. – Я с самого начала знал, что это будет нелегко.
– Будешь теперь требовать себе медаль за отвагу?
– Прости. Я не к тому. Рад, что смог наконец немного побыть с тобой.
Смягчившись, Эмили призналась:
– Как бы мне хотелось лучше понимать тебя.
Уголок его губ дернулся в улыбке.
– Знала бы ты, как приятно это слышать ради разнообразия.
– Брось. Ты хочешь сказать, что ты открытая книга для всех, кроме меня?
Он пожал плечами, отчего рубашка на груди пошла складками.
– В Маллаби – да.
– Ха, можно подумать, я и без того не чувствовала себя здесь белой вороной.
– Именно это я и имел в виду. Ты живешь в таком странном городе и при этом считаешь странной себя.
Они шагали рядом, время от времени задевая друг друга плечами в бурлившей вокруг толчее. Эмили нравились эти нечаянные прикосновения. Во всем прочем, что касалось Вина, случайностям места не было.
– Ну, рада, что смогла добавить перца в твою пресную жизнь, – произнесла она наконец, и он рассмеялся.
Не прошло и нескольких минут, как он остановился и свернул к небольшой очереди.
– Давай сходим на этот аттракцион, – предложил он неожиданно.
– Почему именно на этот? – поинтересовалась Эмили, сворачивая за ним.
В его обществе она иногда чувствовала себя так, будто все вокруг было какой-то игрой. Вот только она не знала ни правил, ни кто выигрывает.
– Потому что он самый ближний. А мой отец не дремлет.
Эмили принялась озираться по сторонам, пытаясь высмотреть Моргана Коффи, но никого не увидела. Вин купил билеты на колесо обозрения. Они уселись на первое свободное сиденье, и смотритель опустил страховочную перекладину.
Вин положил руку на спинку сиденья у нее за спиной и, запрокинув голову, устремил взгляд в небо; колесо медленно понесло их ввысь. Эмили же, напротив, принялась разглядывать оставшуюся на земле толпу, которая становилась все меньше и меньше. В конце концов она отыскала его отца. Тот стоял неподвижно, как изваяние, и смотрел на них с таким выражением, как будто увидел призрака и был очень зол одновременно.
– Он скоро уйдет, – сказал Вин, по-прежнему глядя в темнеющее небо. – Он не допустит, чтобы все видели, как его волнует то, что мы вместе.
– Вы с отцом не очень ладите, да?
– У нас с ним много общего. Просто на некоторые вещи мы смотрим по-разному. К примеру, он очень озабочен тем, чтобы все делалось так, как делалось всегда. А я с этим не согласен.
Колесо замерло, и они повисли в воздухе почти в самой верхней его точке.
– Я всю неделю очень много о тебе думала, – призналась Эмили, и ее слова прозвучали куда более мечтательно, чем она хотела.
Вин оторвался от созерцания неба и посмотрел ей в глаза. На лице у него заиграла озорная улыбка.
– Правда?
– Я не в том смысле, – засмеялась она, но тут налетевший ветер заколыхал их сиденье, и Эмили стало не до смеха. Она обеими руками вцепилась в страховочную перекладину. Вин, разумеется, вел себя так, будто болтаться в воздухе на такой высоте было ничуть не страшно. – Просто мне никак не дает покоя одна мысль.
– И что же это за мысль?
– Ты, случайно, не оборотень? Нет?
– Прошу прощения?
Эмили медленно отпустила перекладину и распрямилась.
– Мне в голову приходят всего две причины, по которым ты не показываешься из дома по ночам: или у тебя куриная слепота, или ты оборотень.
– И ты предпочла решить, что я оборотень?
– Ну надо же мне было выбрать какой-то вариант из двух.
Вин помолчал, потом произнес:
– Это традиция. Она уходит корнями в глубь столетий.
– Но почему?
– Хороший вопрос. Наверное, потому, что такое уж у традиций свойство.
– Это еще один вопрос, по которому вы с твоим отцом не сходитесь во мнениях?
Колесо снова пришло в движение.
– Да. Но идти наперекор этой конкретной традиции очень сложно. – Он повернулся к ней. – Из всего того, что я собираюсь тебе рассказать, понять это важнее всего.
Внезапно Эмили охватило возбуждение.
– И о чем ты собираешься мне рассказать?
– О вещах странных и поразительных, – произнес он драматическим тоном, как будто пересказывал какую-то книгу.
– Но почему? Почему ты это делаешь?
– Я же тебе