полу маленькой комнаты в отвратном отеле, фасад которого начал облезать еще во времена социализма. Мы добыли бутылку джина и черничный сок. Учимся скручивать джойнт. Я кашляю, ты смеешься, для нас это впервой. Единственный предмет роскоши в нашей маленькой комнате – громоздкий радиоприемник, вероятно, из тех времен, когда Тито приезжал сюда, чтобы перерезать красную ленточку и торжественно открыть отель. Среди нескольких свистящих каналов мы нашли только один со староградской музыкой. Ты закрутила на голове тюрбан из полотенца и изображала Оливеру Маркович, как она поет «Та твоя губная гармошка, что этой ночью мне играет…» – а я от смеха складывалась в три погибели и из-за тебя, и из-за травки. «И сердце бьется тук-тук, и сердце стучит дум-дум…» – пела пьяная черноволосая Оливера без слуха, в почти таком же бессознательном состоянии, как и я. «И тебе я руки дам…» Она протянула мне твои ладони.
«Упаду», – сказала я и снова взорвалась смехом. А ты меня все равно потянула к себе. Я не знала, как танцевать, положила руки тебе на плечи будто слепая. «А видно, что я накурилась?» – спросила ты. Я посмотрела тебе в глаза, они были черными, как всегда, я никогда не могла разобрать, где у тебя зрачки. Но я сказала. – «Да, видно», – потому что знала, что ты хочешь это услышать.
После Оливеры настал черед Милана Тимотича. Он сказал нам, что нас – тех, кто мечтает о счастье, – путь ведет в большой город. Мы ему поверили. Ты глубоко вздохнула, притянула меня к себе и продолжала танцевать. Шепнула: «Папа это иногда пел… И ты не первый, и не третий, кто о ней мечтает сейчас…» Ты не попала ни в одну ноту, но это было неважно, мне нравилось, что у тебя нет слуха.
В моей голове смешались алкоголь и марихуана. Я слышала какое-то другое время, в каком-то городе, где «непрерывно бурлит повсюду жизнь», он вечно новый, твой отец все поет своим безукоризненным тенором, а наши бабушки носят платья пастельных тонов и танцуют на таких каблуках, которые бы нам вывихнули суставы. Больше не было темноты, нас решительно обняла наивная беспечность, морская соль съела нашу память. Я почти поверила – там, в том номере отеля, полупьяная, полуобкуренная – в ту скудоумную историю про веселое время, где кружатся девушки в платьях в горошек, колосятся на ветру пшеничные поля и блестят звездочки на синих пилотках. Я знаю, что ты спросишь, если будешь читать это. Я не знаю, почему я это сделала, Лейла. Понятия не имею. Может, потому, что поверила, может, потому, что мне это показалось логичным, может, потому, что я представляла себе, что ты – это кто-то другой, кто-то, кто похож на тебя. Да это вообще-то и не было настоящим поцелуем, я едва коснулась твоих губ. Я хотела тебе что-то доказать, доказать, что я крутая, что могу целовать кого хочу. А ты расхохоталась, нежно меня оттолкнула и сказала: «В Боснии такое нельзя».
«Мы не в Боснии», – ответила я. Не потому, что хотела опять тебя поцеловать, а потому, что не хотела позволить тебе вести в танце. А ты посмотрела на меня как на ребенка и сказала: «Мы всегда в Боснии».
Не помню, сказали ли мы после этого еще что-то. Той же ночью мы целовались с местными парнями в небольшой дискотеке, где пахло пылью и потом. Я смотрела на других девчонок и тестировала свои желания. Поняла, что меня к ним не тянет. У меня не было желания целовать женщин, равно как и тех парней. Не хотела целовать и тебя. Я хотела добраться до чего-то, что было в тебе, извлечь из твоего рта сущность, как паразит. И ничего другого. Мы никогда об этом больше не говорили. Кроме того, то, что случится на острове в последнюю неделю, затмило весь алкоголь, марихуану и поцелуи, которые были раньше. Но пока – нет, подожди. Дай мне еще немного написать о нескольких сумбурных днях перед этим.
То утро, в кофейне на пляже – я вспомнила его только позже, когда начала искать какой-то смысл в твоей хаотичной истории, – мы пили ледяной кофе и грызли твердое печенье с корицей. В газетах писали, что какой-то маньяк за одну ночь зарезал женщину и двоих детей. Ты прочитала эту новость торжественным голосом, делая паузы на каждом абзаце, чтобы увидеть мою реакцию. Но я была слишком увлечена загорелыми молодыми островитянами, которые играли в волейбол на песке и чьи короткие шорты время от времени обнажали больше, чем следовало.
«Что бы ты сделала, прочитав в новостях, что я мертва?» – спросила ты меня и засосала через трубочку последние капли своего ледяного кофе так громко, что дама за соседним столиком обернулась и посмотрела на тебя с отвращением.
«Что ты хлюпаешь как деревенщина?» – спросила я, смеясь, что тебя, разумеется, заставило повторить трюк еще несколько раз максимально громко.
Когда на дне чашки не осталось ни капли сливок, ты облизнулась и сказала:
«Я тебя серьезно спрашиваю. Что бы ты делала, если бы я умерла?»
«Господи боже, что бы я… Мне было бы грустно».
«Грустно? Всего лишь грустно?»
«Я бы сошла с ума… Была бы истерика… Не знаю, что ты хочешь от меня услышать. Я вообще не хочу об этом думать».
«Проблема в том, что у тебя никто не умирал, – сказала ты. – Ты не готова».
«У меня умер дед».
«Это не считается. Ему было сто лет. И вообще вы с ним не были близки».
«Что ты хочешь этим сказать?»
«Ты не готова. Тебя на куски разорвет, когда у тебя умрет кто-нибудь».
Ты поэтому сделала такое за несколько дней до того, как мы вернулись домой? А это смысл? Еще только несколько дней, Лейла, – и все было бы в порядке. История не разломилась бы пополам. Но теперь все кончено, это уже произошло, мне нечего больше писать, чтобы оттянуть тот момент.
Мы уплыли далеко от берега, пытались нырять с открытыми глазами. Бросались со скал глубоко в море. Ты безуспешно вертелась в воде, пытаясь сделать кувырок вперед. Я видела, как ты лезешь на отвесную скалу, готовая к следующему прыжку. Закрыв глаза, я нырнула, глубоко; мне было слышно, как ты врезаешься в воду недалеко от меня. Я хотела прикоснуться к дну и вернуться на поверхность. Не получилось, я испугалась и передумала на полпути, было слишком глубоко. Потом вынырнула и увидела твое неподвижное тело. Ты превратилась в тело. Ты лежала на поверхности воды как лист. Солнце било по твоей незащищенной спине. Лицо обращено к морскому дну, с потерянным взглядом. Руки раскинуты, будто кто-то из глубины моря направил на тебя пистолет.
«Лейла?»
Ничего. Никакой реакции.
«Ладно, хватит», – сказала я и толкнула тебя. Твое безжизненное тело отплыло от меня как кусок дерева. Твои волосы шевелились в воде как морские травы. Ты была мертва в тот момент, я видела твой труп.
Ты захлебнулась. Я схватила тебя за плечи и резко перевернула в воде на спину. В твоем лице не было ничего человеческого, никакой жизни, одна оболочка. Я начала плакать, выкрикивать твое имя и хлестать тебя по щекам. Несколько пловцов замерло вдали. Они смотрели на нас. Солнце было невыносимым. Я наносила тебе удары до тех пор, пока не поняла, что ты схватила меня за запястья и смеешься.
«Сара! Эй, Сара! Я же в шутку!»
Меня