Госпожа Кнежевич сможет изваять маленькую утку и добавить ее в свою горку рядом с остальными. Не переоценивай себя. Эти буквы не что иное, как мои усталые пальцы, они выжимают старую тряпку до последней капли. Еще немного – и я засохну, как кукурузное поле. Но до тех пор давай продолжим.
Одна трещина, посмотри. Остров, лето перед концом света. Теплое море и холодное пиво. Смотри, сейчас лучше видно. Там, где мы перестали быть ты и я. Там, где у тебя в последний раз были черные волосы. Давай расскажем и эту историю. Я не буду искать ее суть, обещаю. Спрячу ее где-нибудь в твоем ухе так, что никто не сможет найти. Неужели ты не заметила, что я не описала твои уши? Вот видишь. Не узнают, где искать.
Начнем, например, с пляжа. Пляж длинный, и на нем полно громких детей. Истеричные матери гоняются за ними по песку, вытаскивают ракушки из их ртов, неистово размазывают жирный крем для загара по их маленьким, гладким спинам. Отцы лежат в холодке и смотрят на твою круглую задницу каждый раз, когда ты решаешь прогуляться до мелководья помочить ноги. Мы окончили первый курс и считаем себя самыми умными в мире. Мы уверены, что мы уже вполне зрелые, что ум – это десять баллов в зачетке и что, если надо, мы сможем процитировать Мильковича. Снисходительно над оправами темных очков поглядываем на озабоченных матерей. Отсюда, издалека, я вижу, насколько мы наивны, насколько не доросли до тех усталых, настоящих женщин. Вижу нашу гладкую кожу и крепкие груди, наши воспаленные головы с лишь недавно закончившимся формированием мозгов, помню нашу необъяснимую жажду чего-то, чего-то другого, что никогда не наступит. И нашу абсолютную уверенность, что мы никогда не станем такими, как они – обычные люди, – что наши волосы никогда не будут так неряшливо падать на обгоревшие плечи, как у этих толстых теток, что гоняются за своими орущими детьми по горячему песку. Сколько надменных заблуждений умещается лишь в одно мгновение на пляже. Но я не имею права ничего пропустить, хотя не помню почти ничего, кроме тебя и того утра. Я должна воссоздать в своей голове тот пляж, описать песок, который пахнет так же, как и тот, с открытки, и солнце, круглое и сияющее, как отфотошопленное. Должна выдумать оливу и комаров и включить все свои органы чувств, верно, – и тогда история станет убедительной? Нужно описать, что пахло (морская соль, пот загорелых парней в дискотеке и твой шампунь, кокосовый), что мы пробовали на вкус (маслины, арбуз, водку, которая никогда не была достаточно холодной, чернику; ты попробовала на вкус и мой глаз в ту ночь, когда в него что-то попало), что мы слушали (птиц – найду где-нибудь справочник по орнитологии, дам имя каждой, если нужно, напишу умные фразы), на что мы смотрели (свои ноги, свои губы, свои ладони, только себя, все остальное было ниже нашей молодой самовлюбленности), к чему мы прикасались (ты – к моему глазу своим языком, я – к твоим волосам на поверхности моря, ищу твое лицо среди всей той черноты). Органы чувств, включить все органы чувств. Тогда история якобы будет живой. Как же ты презираешь все эти помпезные усилия, направленные на то, чтобы сделать что-то мертвое живым. А посмотри на меня – пробираюсь по тем же примитивным следам. Не надо сердиться. Кто-то должен рассказать и это, пусть даже я.
В каком-то журнале мы читали о людях, которые готовились к концу света. Говорили, что в 2000 году все просто исчезнет. Другие упоминали Армагеддон, величественный метеоритный дождь, который уничтожит весь человеческий род. Кто-то рассказывал про потоп: автомобили, крыши домов, скотина – все это будет плавать по поверхности мутной лужи. Мы читали о людях, которые, готовые встретить конец всего, раздали все, что имели, отреклись от своего дома, бросили свои ипотеки и договоры о ненормированном рабочем времени. Конец себя. Это было последнее лето, последняя возможность надеть красный купальник с завязками на шее и научиться прыгать в воду вниз головой до того, как мир перестанет существовать. Родители согласились на нашу шутку при условии, что весь месяц мы проведем, готовясь к нескольким экзаменам, которые не сдали в конце первого курса. Но что-то в нас наполовину верило в возможность конца всего. Что, если это последний раз, когда морская соль пощипывает нашу кожу? Меня не пугал конец света, его вероятность была слишком преувеличена, чтобы он произошел на самом деле. Меня пугал конец нас.
Но дай еще немного написать о тебе. Чтобы у них слюнки потекли, это бы тебе понравилось. Я, такая обыкновенная рядом с тобой, ношу свой черный купальник, как будто это диплом об утраченной невинности, безуспешно разглаживаю свои непокорные вьющиеся волосы, копирую, тоже безуспешно, твою непринужденность и манеру, с которой ты ешь сочные дольки холодного арбуза. На твоей коже стыдливо собираются соленые капли, твоя улыбка кривовата ровно настолько, насколько надо, на плече отдыхает гладкий черный хвост волос, блестит от воды и солнца, как перья молодого ворона. Все утро жду, когда ты проснешься, тебе всегда было нужно больше сна, чем обычным людям, а потом мы мажемся оливковым маслом и идем к морю, уверенно и медленно, как только что снесшие яйца морские черепахи, направляющиеся к дому. Все смотрят на тебя, когда ты сбрасываешь летнее платье через голову, быстро, одним движением, как срывают пластырь, который действует на нервы. Все смотрят на тебя, когда ты расстилаешь свое оранжевое полотенце размером с чью-то гостиную, и без слов принимают твое право на самую большую территорию.
Все смотрят на тебя, когда ты заходишь в море, твой шаг не меняется, когда воздух превращается в воду, ты продолжаешь в том же ритме, а вокруг тебя толпа смертников привыкает к температуре, делая недостойные, ускоренные движения, как игрушки, у которых скоро сядет батарейка. Все смотрят на тебя, а я смотрю на них, одновременно чувствуя и зависть, и гордость, и хочу им сказать «а теперь хватит».
В тебе нет ничего особенного. На пляже полно более длинных ног, более крупных грудей и остальных слишком высоко ценимых чудес человеческой симметрии. Но ты носишь в себе обещание иного мира, той особости о которой так тоскует вся эта толпа несчастных середнячков. Носишь в себе что-то ихнее, какую-то глупость, в которую они верят, которую сами себе рассказывают, чтобы оправдать факт своего существования. Ты носишь историю. Этого хотят все, разве не нет? Чтобы им кто-то дал тему, идею и место действия? Начало, конец, суть. Поэтому ты их и ненавидишь.
Что же на самом деле произошло на том острове? Я столько раз рассказала себе эту историю, я начала ее рассказывать в тот момент, когда увидела твои светлые волосы в амфитеатре на факультете и поняла, что мы больше никто и ничто. Я искала смысл в том, что произошло. А что произошло? Вода, вся та вода, которая больше не часть пляжа, а часть моря и океана. Твои волосы, твой красный купальник, завязки сзади на шее.
Нет, погоди немного, не так быстро. Дойдем и до этого. Давай сначала напишу про несколько непринужденных морских дней, когда мы сидим на