Александр Мень был образцом христианина, для которого Дух неизмеримо выше буквы. Потому он и ненавистен современным фарисеям (после смерти — не меньше, чем при жизни). Он писал: «…противники Христа (беззаконный правитель, властолюбивый архиерей, фанатичный приверженец старины) не принадлежат только своей эпохе, а возрождаются в любое время под разными обличиями (Мф 16.6)».
О. Александр сам назвал здесь своих будущих убийц, представших перед нами в современном обличье: один из лидеров тоталитарного государства; зависящий от этого государства и прислуживающий ему князь Церкви; фанатичный околоцерковный идеолог, испытывающий ностальгию по прошлому. Это убийство не было чисто уголовным преступлением — оно было религиозно–политической акцией.
О. Александр был наиболее ярким представителем открытого христианства, основанного на вере, любви и свободе, верного духу евангельского благовестия, ведущего диалог с миром и человеком, с представителями любой конфессии, любой религии.
Ему противостоит иная, закрытая модель христианства, характерная для консервативной, шовинистической части православного клира и немалого числа мирян. Она основана на ксенофобии, изоляционизме, идеализации прошлого и воплощает в себе обскурантистскую, охранительную тенденцию в Церкви. Закрытая модель представляет собой, по существу, «русскую религию». Она превращает православие в атрибут этноса, в элемент некоей «патриотической» идеологии. Это, конечно, измена христианству, его вселенскому духу, его завету о единстве всех детей Адама.
Эти две модели христианства — религия духа и религия буквы, религия любви и религия ненависти, притворяющейся любовью, — полярны. Они духовно и экзистенциально непримиримы. Их столкновение неизбежно, как неизбежно противоборство добра и зла.
В своем последнем интервью, которое он дал перед смертью испанской журналистке Пилар Бонет, о. Александр говорил о том, что консервативная, охранительная тенденция стала господствующей в православии и она пользуется поддержкой нацистов, фашистов.
Важно помнить, в какой момент было совершено убийство. Из просочившейся в прессу информации стало известно, что первоначально военно–фашистский переворот планировался не на август 91–го, а на сентябрь 90–го года. Убийство о. Александра — прелюдия к нему, первый акт трагедии.
За несколько дней до смерти о. Александр сказал мне: «Я договорился с телевидением. На будущей неделе начну выступать у них регулярно. Проповеди будут раз в неделю». Прошли годы с тех пор, как о. Александр взял на себя миссию заново христианизировать тяжело больную страну, но выход на телевидение означал качественный скачок: его еженедельные проповеди наверняка изменили бы духовную ситуацию в стране. Однако именно этого не могли допустить те, кто твердо решил вернуться в прошлое — с одной поправкой: прогнившую коммунистическую идеологию должна заменить «русская национальная идеология» — государственное православие на черносотенный манер.
Таким образом, телевидение сыграло роковую роль в судьбе о. Александра — оно ускорило его смерть, хотя, думаю, ненамного. Через несколько дней после 9 сентября последние видеозаписи его выступлений и проповедей с охраняемого телевидения таинственным образом исчезли. (Уж не пробрался ли туда Игорь Бушнев?)
Отец Александр не раз говорил, что в жизни ничего случайного нет. Тем более неслучайной была его смерть, смерть праведника, святого, властителя дум, угрожавшего сорвать «державные» замыслы могущественных сил. Его убийство не было убийством в обычном смысле слова — это была казнь, и те, кто отдавал приказ о ней, отлично сознавали это.
Ранним утром 9 сентября по лесной тропинке, ведущей к станции Семхоз, шел священник. Он торопился: надо было вовремя поспеть к литургии. К нему подбежал человек и протянул записку. Священник вынул из кармана очки (он был дальнозорким) и начал читать. В это время из кустов выскочил другой человек и с силой ударил его сзади острым орудием. Священник выронил портфель, в котором находились его нагрудный крест и облачение. Очки, забрызганные кровью, упали в кусты. Убедившись, что дело сделано, убийцы подхватили портфель и убежали. Обливаясь кровью, священник пошел к станции, потом, теряя силы, повернул назад, к дому. Он успел доползти до калитки.
Так начался путь о. Александра Меня в бессмертие.
— Кто это вас? — спросила женщина, встретившаяся ему по дороге.
— Никто. Я сам.
Он сам выбрал свой путь. Он не захотел назвать своих убийц.
ЧТО МЫ НАСЛЕДУЕМ?[41]
Наследие отца Александра необозримо: богословие, философия, история, религиоведение, культурология, историософия, педагогика, проповеди, исповеди, лекции, выступления, книги, статьи, рецензии, интервью, беседы, проза, стихи, рисунки, письма, словари, комментарии, слайд–фильмы, видеозаписи, магнитофонные записи, киноленты.
Я перечислил только научные дисциплины, жанры, виды документов — как бы полочки, на которых лежит это наследие. А ведь у него всё это существует в живом единстве. Нечто скрепляет всё это в единое целое. Что скрепляет?
Конечно, дух. Дух дышит, где хочет, и он всегда дышал в этом человеке, в его слове. Это евангельский дух, который сам отец Александр определил как «дух свободы, любви, терпимости, уважения к личности человека — образу и подобию Творца». А еще он говорил: «Если дух свят, он захватывает всё существо человека, и тело его становится храмом».
Так и было с отцом Александром. Он был гением, религиозным гением — это смутно или явно ощущали все, кто с ним сталкивался. А гений — это чудо, и потому его наследие отмечено удивительной гармонией, присущей этому человеку.
Прежде всего надо сказать, что это духовное наследие, выраженное в его словах, в его личности, в его жизни и смерти. Это наследие связано с прошлым и настоящим и устремлено в будущее.
Мы — наследники. Говоря «наследники», я имею в виду прежде всего верующую воцерковленную интеллигенцию, людей культуры. Что же мы наследуем? И что мы в силах унаследовать?
Когда я задумался над сегодняшней темой, я задался вопросом: а что сам отец Александр считал наиболее ценным в наследии своих предшественников? И тут обнаружилась поразительная вещь: оказалось, что это наиболее ценное, наиболее важное присутствует в наследии самого отца Александра не только в полной мере, но и в высочайшей степени.
Вот что он пишет о Чаадаеве: «Он считал, что христианский идеал, не абстрактный, не загробный, не заоблачный, а земной! Христос принес его на Землю, чтобы люди его осуществили! И Чаадаев утверждал, что это возможно лишь при соединении в едином потоке западной активности и восточной глубины созерцания. И этот синтез, он полагал, возможен именно в его стране».
Отец Александр и дал этот синтез — Чаадаев не ошибся. И далее о Чаадаеве: «Одна из основных его идей, очень глубоких, заключается в том, что любая цивилизация, если она хочет быть здоровой и развивающейся, обязательно должна иметь духовное, религиозное обоснование… Цивилизация, построенная только на светских, на материальных условиях, неизбежно будет деградировать».
Это одна из центральных, излюбленных идей отца Александра, которую он не уставал повторять и развивать. Он говорил: «…мы должны знать, что если не найдем верной дороги, наше столетие может стать последним в истории. Не волен ли Творец начать ее сызнова — с малых островов, которые останутся после ядерной катастрофы? Или вообще с другой планеты, с другого человечества?..»
Суровое предостережение. Хотя он же надеялся, что нам удастся избежать участи Содома и Гоморры, всегда верил в милосердие Божие, в то, что жертвенность и служение подвижников, освещающих ночь XX столетия, уберегут нас в царстве беззакония и злобы.
А вот это о ком сказано? «…Этот совсем не старый человек нес на себе колоссальное бремя. Простой, как ребенок, и одновременно мудрый. Человек, который вызывал восхищение, зависть, ненависть, поношение, презрение. Человек, о котором потом напишут сотни книг и брошюр… [Он] всегда жил верой, всегда жил мистическим прозрением, всегда жил порывом к вечности. И это делает его для нас дорогим не только как писателя, как мыслителя… но и как неповторимого своеобразного человека, ярчайшую личность, которой может гордиться каждая культура». Это Александр Мень о Владимире Соловьеве, а как будто сказано о нем самом.
Он же: «Трудно сказать, кем был Соловьев… Универсальная личность! И в этом отношении он действительно похож на Пушкина. Как будто бы произошел какой‑то взрыв в его лице… В юные годы у него возникает смелое и совершенно отвлеченное решение: создать систему, в которой вечная истина христианства была бы изложена на языке современной философии и науки». Это решение отец Александр реализовал на практике.