я поотстал, оглядываясь. Так, ничего особенного. Только огромный застеклённый шкаф, набитый книгами, и вся стена напротив – в рамках с фотографиями Петюши на пляжах. Да ещё самурайский меч в ножнах на гвоздике. В комнате было накурено и сумрачно от задёрнутых штор. Возле дивана стояли две пустые бутылки из-под «Столичной». «Молодец, патриот!» – подумал я.
Сам Пётр Фомич, бледный, как гипсокартон, и, похоже, отчаянно пьяный, стоял на табуретке возле открытого балконного окна и невидяще глядел вперед (снежинки за окном выписывали восьмёрки). Он, словно клерк Белого дома, был одет в элегантный брючный костюм, слегка обтягивающий пузцо, и светлую рубашку. Гипса на сломанной ноге уже не наблюдалось, а обутым Петя оказался в лёгкие кожаные мокасины. Не по сезону обувочка, подумалось мне, хотя, допрыгнув до земли с седьмого этажа, вообще-то ног не отморозишь. В довершение всего Петину шею украшал галстук, тёмный и строгий, за который, сделав быстрый шаг вперёд, его и сдёрнул с табуретки Чингисхан.
Даже если бы шеф и не подстраховывал Петюшу, тот всё равно не разбил бы голову о тёплый кафель пола, потому что инстинкт самосохранения внезапно проснулся, и потенциальный самоубийца упал с табуретки, растопырив руки и выпучив глаза. Я ухватил его за брюки, помог шефу втащить его обратно в комнату и бросить на диван. Во время этих манипуляций несчастный стонал и пытался рыдать, но ничего не сказал членораздельно и висел у нас на руках, как куль ржаной муки. Однако, когда мы приземлили его, он схватил со стоящего рядом журнального столика лист бумаги, на который мы сначала не обратили внимания, и порвал его на мелкие куски неожиданно бодрыми и трезвыми движениями. Обрывки запихал во внутренний карман пиджака и замер, зажмурив глаза.
– Тихо! – вдруг тихо сказал Гаврик, и мы повернулись к нему.
Порыв ветра захлопнул балконное окно, и стало действительно тихо. Гаврик напряжённо прислушался, потом облегчённо вздохнул, взял в каждую руку по пустой водочной бутылке и поковылял на кухню. Фомич лежал по стойке смирно. Мы с шефом стояли, опустив руки, и чего-то ждали. Наверное, того, что будет дальше.
В кухне тара звякнула в мусорном ведре, стукнули дверцы шкафчиков и зашумел коротко кран. Гаврик вернулся со стаканом воды в руке. В воде бурно растворялась таблетка.
– Помогите мне, Миша! – попросил Гаврик и отдал мне стакан, а сам легонько шлёпнул Петю по бледным ланитам.
Тот открыл мутные глаза. Я поднёс ему стакан, но он отвернулся и плотно слепил губы.
– Это аспирин, Пётр Фомич, – Гаврик говорил с ним ласково, как с ребёнком, – и вода простая, из-под крана. Не отрава и не агиасма, пейте спокойно. А мы пойдём…
Странно, но Гаврик убедил Петюшу, тот трясущейся рукой взял у меня стакан, опустошил его жадными глотками и сам поставил на столик. Потом отвернулся и снова закрыл глаза. Гаврик пошёл к дверям.
– Может, его ещё и пледиком укутать? – съязвил я.
– Вы, Миша, лучше с ботинками вопрос решите, – не оборачиваясь, тихо сказал он, и я почувствовал, как накаляются мои крупные уши. Они всегда так от стыда.
Украдкой я взглянул на шефа. Чингисхан был не в курсе, значит, Гаврик по отдельности видит нас так же, как и вместе, стало быть, может говорить и показывать одному, не подключая другого.
Гаврик первым вышел из квартиры, а я задержался в прихожей и повернулся к шефу.
– Алексей Алексеевич, – сказал я, глядя влево, – эти ботинки, что на мне, я из бытовки спёр.
– Что ж, поздравляю, – хмуро ответил он, – верните обратно и забудьте…
Он вдохнул и перешёл на напряжённый шёпот:
– Вы понимаете, Михаил, что мы сейчас все вместе… немного отползли от края?
– И этот? – Я тоже напрягся и кивнул на неподвижно лежащего лицом к стене Фомича.
– Он дальше всех отполз, практически отпрыгнул!
– Но я теперь не слышу!.. – И я мотнул головой в сторону двери.
– Просто по причине молодости вы немного отвлекаетесь…
– И что такое агиасма?
– Поищите в Сети! Всё, лифт приехал, слышите? Выходим!
Гаврик стоял на площадке, опершись рукой о стену и опустив голову, как безмерно уставший ходок на длинные дистанции. Когда мы вошли в светлый и просторный лифт с зеркалом во всю стену, он в своей робе и с невесёлой усмешкой на сизом измятом лице вновь показался мне существом из другого мира, каким-то пришельцем из прошлого. Я хотел было спросить его насчёт того листка бумаги, который изорвал Петюша, но тут сообразил, что это была предсмертная записка. Конечно, что ж ещё! Небось, в ней он обвиняет в своей смерти Гаврика и Чингисхана, а может, и меня заодно. Так, за компанию, я ж его по пузу стукнул… И всё равно я снова радовался. Наверное, тому, что я с ними, а они со мной. Один за всех. Все за одного. Я вспомнил гробокопателей и улыбнулся.
Если б ещё не ботиночки эти…
16
Похмелье и депрессия оставили Петюшу сразу, едва лишь в голову ему, как в масло нож, вошла простая мысль о том, что ни Пятаков, ни Темчинов ничего ему не сделают. Ну вот не сделают, и всё тут! И не потому, что не смогут, а потому, что, представьте, не захотят! Потому что сами себя разводят и кошмарят. Они, видите ли, греха боятся. Смиряются! Не они такие первые, и последние не они. Петя встречал подобных сектантов-исихастов, изучая историю.
Допустим, может Пятаков читать чужие мысли, но это – явная патология, которую в прежние века считали бесовщиной и за которую сжигали на кострах или топили с камнем на шее. То, что они якобы спасли его от суицида, – так сами же к нему и подтолкнули. Его подручные – рукоприкладством и угрозами, а он – тем, что в голову ему пролез самовольно и получил над Петюшей власть. Потому и примчался, что совесть была нечиста. Да и не собирался Петя прыгать, как тинейджер, из окна! Хотел нервишки только щекотнуть, от скуки и от злости. От такой злости даже слегка помутнело в голове…
А как тут не злиться? Тут впору схлестнуться с ними, зарубиться (Петя раздражённо подумал, что использует арго жлобов-грузчиков, но отбросил эту мысль как отвлекающую) и всех их обезвредить! Узнать о них побольше и принять меры. Нельзя оставлять психов безнаказанными и на свободе, что они ещё удумают и выкинут? Вот, например, Витя, сосед по палате, отличный парень, шёл на поправку, а появился Пятаков, и Витенька уже в реанимации! И этот странный молодой нахал сразу распустил