головы, холодной и твёрдой, как камень. Волосы же, наоборот, быстро нагрелись от тепла руки. Мне показалось, гробокопатели переглянулись с выражением: «Ну, допустим…» Я держал Андрюхину голову всю дорогу до кладбища и, когда мы прибыли на место, ужасно захотел узнать, ответят ли они мне воодушевлённо хором: «И все за одного!», – если я провозглашу: «Один за всех!»? Удержался, не провозгласил.
Ещё меня удивило поведение снега и дыма от кадила священника. Снег шёл не переставая, лёгкий, мелкий, зато частый. Он быстро засыпа́л свежую землю, корни и камни вокруг могилы, но в са-му могилу как будто бы не попадал, а, наоборот, вылетал из неё кверху. Молодой, чуть постарше меня священник был в очках и пальто поверх облачения. Пальто он отважно снял возле могилы, читал и пел, звеня кадилом, и служил, на мой дилетантский взгляд, весьма усердно. По крайней мере, не запинался и текст не забывал. Окуривал всё вокруг. Терпкий дым, вопреки законам физики, не поднимался вверх, а стекал волнами из ступки в яму и словно выталкивал из неё снежинки. Они кружились так же, как их падающие вниз сёстры, но летели им навстречу и даже вроде бы расталкивали их по сторонам. Некоторые взлетали довольно высоко, метра на три-четыре, я специально наблюдал.
Я так напряжённо вглядывался в пространство над могилой, что у меня слегка закружилась голова. Мне пришлось проморгаться и закрыть ненадолго глаза, чтобы дать им отдохнуть. Но и сквозь веки я созерцал борьбу дыма со снегом. В темноте мне чудились сполохи, дым густел и выстраивал башни и крепостные стены, а снежинки слипались в ледяные ядра и сотрясали укрепления… Спустя минуту я осторожно оглянулся на присутствующих чтобы понять, видят ли они эту нестыковку, это противоречие мироустройству, или я один такой зоркий.
Чингисхан неподвижно стоял с задумчиво-торжественным выражением на лице и держал в кулаке свою норковую шапку. Глаза его смотрели будто бы внутрь себя. Уловить настроение Гаврика не представлялось возможным из-за синяка, вмятой скулы и не соответствующей поводу усмешки. Он опустил голову и тоже был сначала недвижим. Отец Николай крестообразно посыˊпал песком из конверта светлый холст, которым накрыли покойника, а конверт сунул в карман. Он, казалось, был так поглощён своим делом, что ничего вокруг не замечал. Снег шёл из ямы вверх, пока её не закидали комьями замерзшей земли с изрядной долей льда и песка.
Под конец все трое по очереди меня ошеломили. И шеф, и Гаврик, и священник. Когда гробокопатели закончили работу и ушли к машине, отец Николай, которого я про себя назвал Папой Колей, вдруг сказал нормальным человеческим голосом неожиданные слова:
– Друзья, водку пить на поминках вы, я вижу, не станете, а вот от киселя с пирогом хуже не будет. Может, даже нужно так. Как бы сказать, закончить нашу службу. Ведь любая трапеза, особенно последняя, продолжает Тайную Вечерю. Мы же не знаем, кто и что там встретит нашего Андрея новопреставленного, но верим – провожая его радостно, с молитовкой, облегчаем ему, как бы сказать, переход через…
– Мне ведь, отче, сон приснился ночью! – неожиданно перебил его Гаврик. – Что мы летим с Андреем на воздушном шаре, а ветер тёплый, и солнце вокруг. Внизу горы снежные, между ними обрыв, а над обрывом – белый камень. Сверху звёзды в синем небе видны. И Андрей такой весёлый, глядит по сторонам и улыбается!
Он помолчал немного и добавил спокойно и твёрдо, будто постановил:
– Прошу вас, отец Николай, принять от меня в дар мою машину. Теперь она мне не нужна, я ездить вряд ли смогу. А вам требы исполнять нужно, и семья у вас большая, четверо детей.
«Двое приёмных», – мелькнула у меня в голове неизвестно откуда взявшаяся мысль.
– Мы с Алексеем Алексеевичем уже и доверенность подготовили. – Гаврик повернулся к шефу, и тот кивнул. – Только ваши данные вписать, и можно ехать. Я с воздушного шара видел, как вы на ней по снегу, как на санках, едете! – закончил он и вдруг сморщился от боли в лице.
Удивлённый священник вдохнул было воздуху, чтобы возразить, но промолчал и только развёл руками.
– Сейчас проедем мимо стройки, – добавил Чингисхан, – машину заведём, и поезжайте, отче.
Шеф сказал это, задумчиво глядя на могильный холмик. Спустя минут пятнадцать мы завели машину Гаврика, очистили её от снега, отдали Папе Коле доверенность с ключом и отбыли в не совсем понятном для меня направлении. Гаврик, озадачив меня, поклонился и поцеловал священнику руку, а шеф делать этого не стал, как бы не решился, и показался мне от этого слегка растерянным.
Поехали к дому Чингисхана по Пушкинской, хотя удобнее, на мой взгляд, было ехать по Льва Толстого. Гаврик снова лёг на заднем сиденье лицом в потолок и поджал ноги.
– В армии спас меня Андрей, – кряхтя от боли, заговорил он. – Мы же с ним из одного двора, это уж потом его в детдом забрали. А тогда только призвались, ещё «салабонами» были, он стоял дневальным, когда меня ночью «старики» подняли и хотели послать в столовую за жареной картошкой. Я ничего со сна не понимаю, они давай меня пинать под зад, оплеухи выписывать, чтобы проснулся. Я упёрся. Затащили в сушилку, стали бить. Андрей как закричит на всю казарму: «Смирно!! Дежурный по роте, на выход!» Это значит, что комбат идёт или вовсе командир полка. Но ночью же «смирно» не кричат, не по уставу! «Старики» испугались, затихли, выглядывают из сушилки, видят – никого. Бросили меня, подходят к нему, а он достаёт штык-нож из ножен, берёт трубку прямой связи со штабом и говорит: «Щас караул по тревоге подыму, если не отстанете!» Они видят: этот точно подымет, да ещё и штыком кого-нибудь ткнёт, рукой махнули и отстали от нас.
Под конец своего рассказа Гаврик заметно нервничал, ёрзал и кривился от боли, это я увидел, косясь на него через плечо.
В незнакомом дворе мы остановились у последнего подъезда.
– Если хотите, Миша, идёмте с нами, – велел мне Чингисхан, и мы поднялись в лифте на седьмой этаж.
Шеф длинно позвонил в угловую квартиру. Затем, взглянув на Гаврика, проговорил таким тяжёлым басом, что услыхал, пожалуй, весь подъезд:
– Пётр Фомич, откройте, это Пятаков с Темчиновым, мы… не доставим вам неудобств.
– Никто ничего не узнает, Пётр Фомич, – добавил Гаврик, – вы только…
Он замолк, и нам пришлось прислушаться к тишине за дверью.
Пауза затягивалась, Гаврик беззвучно шевелил губами. Наконец Чингисхан дёрнул за ручку двери – та оказалась открытой. Вдвоём с Гавриком они быстро прошли через комнату на балкон, а