вступительную фразу и даже раскрыл рот, но вдруг увидел: он шагает с таким мрачным выражением на лице, что решил обождать. Мучительная мина изменила Вакуума до неузнаваемости.
– Ты чё, чувак? – спросил я за мостом. – Жабу проглотил?
Вакуум заговорил с середины фразы, как будто зазвучали мысли, проговариваемые им про себя:
– …Очень не люблю мосты. Мы под мостом поймали людей с фугасом, там же их и ликвидировали. Без выстрелов, просто забили. Потом взорвали. Их же фугасом, чтоб без палева. Это враги… А Плимплюс на Лягушечку глаз положил. Он враг? Не знаю. Однако я готов его… короче, снять с пробега. Внутри всё разъедает. От ярости и страха постоянно подташнивает. Такое состояние у меня третий раз в жизни. Первый раз было под мостом.
Прошли немного молча.
– Второй – не так давно в деревне. Мой дед работал в школе учителем труда. Деревня как деревня, все знают всех. Жили в ней два брата-отвязка. Учились плохо. Туповатые, но наглые, вели себя вызывающе. С дедом постоянно конфликтовали. Ставил им прогулы, двойки за несдачу зачётов. Они каким-то образом школу всё же закончили и остались в деревне. Гоняли на старой «девятке» безумно. Дедушка на пенсии крепко выпивал и гулял с моей собакой Маруськой. Как-то пьяненький уснул на обочине, Маруся его охраняла. На машины лаяла. Эти братья проезжали мимо и нет чтобы объехать собаку, специально её сбили. Насмерть.
Он перевёл дыхание и продолжил:
– Три года прошло. Мне никто не рассказывал, чтобы я не заклинил. Бабушка говорила, она, Маруська, в лес удрала и пропала. Потом дед помер. А недавно я случайно узнал от посторонних людей, как было дело. Специально задавили мою собаку. Специально. Вильнули. И. Задавили. Мою. Собаку. И вот я сижу и думаю: сжечь им машину или переломать их обоих битой бейсбольной. Представляешь, Миха, какой тяжёлый кайф от ударов прикладом по рёбрам и затылкам? Думаю, представить можешь…
Я ничего не ответил. Он помолчал семь секунд.
– Сжечь легко. Но машина – дерьмо, железяка, нет полного удовлетворения. Ломать их – значит сидеть. Или тогда идти до конца, как под мостом, и концы в воду. Куда заведут такие мысли? И как не думать? Как простить? Я же не Исус. Страшного суда боюсь. А эти черти ещё и племянников моих прессовали в деревне по детству. Тоже недавно узнал. Ведь я же, Майк, как в поговорке, и за меньшее убивал. – Вакуум усмехнулся одним только коротким выдохом через нос, выражение лица не изменилось ни на йоту.
– С другой стороны, вдруг они несчастные люди? Неумные, жестокие, хамы? И с какой стати я их осуждаю? Ведь не суди, и не судим будешь и, может быть, выскочишь по амнистии из СИЗО нынешнего существования. Есть такое выражение в утреннем правиле: «Даруй нам бодренным сердцем и трезвенною мыслию всю настоящего жития нощь прейти…» Вот иногда сижу так и жду, когда отпустит. Бесы в ушах свистят, рычат и воют, а я молитовку без веры во рту катаю, боюсь выплюнуть. Потом отпускает. Отдышишься немного… Не обращай внимания и вообще забудь, Медвежонок Пух, прошу тебя.
Так я и не нашёлся, что сказать.
– Привет, коллеги, – открывая двери, поздоровался с нами Чингисхан. Он, как и мы, был хмур и не удивился нашему приходу. – Проходите.
– Мы по делу, шеф, – начал Васька и запнулся, замолчал, как рыбина об лёд.
«Что с тобой, Васёк? – подумалось мне. – Не похоже, чтобы ты стеснялся бригадира. Или не знаешь, как начать?» Пауза стала затягиваться, и я спросил:
– Как чувствует себя Гавриил Петрович?
– С пяти утра сидит на кухне. – Шеф понизил голос. – Листает молча какой-то истёртый блокнот и, представьте себе, плачет!
Чингисхан выглядел растерянным.
– Без звука, но слёзы текут. Он их рукавом утирает и что-то там себе шепчет. Я заглянул разок и больше не суюсь. Опасаюсь, уж не новые ли последствия сотрясения?
Под конец он вовсе перешёл на шёпот. Не успели мы переварить его слова, как из кухни вышел сам Гаврик в мешковатом спортивном костюме, таком же, в каком лежал в гробу покойный бич Андрюха. Видимо, шеф выдаёт их и живым, и мёртвым, однако сам почему-то не носит. Глаза у Гаврика опухли и покраснели, но синяк с лица уже практически сошёл, и теперь он гораздо больше казался похожим на представителя человеческой расы, чем несколько дней назад. К тому же Гаврик счастливо улыбался, по крайней мере пытался это делать. Что и было самым поразительным в это муторное утро.
– Здравствуйте, Миша, – поздоровался он, – здравствуйте, Василий! Пожалуй, денёк сегодня погожий будет. Вон какое утро, а? Весной пахнет!
Гаврик едва не смеялся в голос и потому, наверное, выглядел смущённым. Больше всего этой внезапной радостью был озадачен шеф, хотя и мы с Васькой не знали, как реагировать. Мыслей Гаврика мне и близко было не слыхать, да и шефу, я понял, тоже. Вдобавок я заметил, как расстроился Вакуум. Ну просто сник! Видно, заподозрил, что проблемы со здоровьем у Гаврика глубже, чем все мы предполагали.
– Чаю? – вежливо спросил нас шеф.
– Нет, спасибо, Алексей Алексеевич, – вздохнул Васька, – мы пойдём.
Чингисхан не стал даже спрашивать, чего мы приходили в такую рань, а Гаврик неожиданно вполголоса… запел. Голос у него оказался высоким и слабеньким, но не фальшивым.
– Воскресенье – радостный день!
Пусть исчезнет ссор наших тень…
Когда мы выходили за дверь, я – опешивший (чтобы не сказать ошалевший), а Вакуум – угрюмый и разочарованный, Гаврик оборвал своё пение и сказал нам вслед:
– Есть такое кино, называется «Доживём до понедельника», название хорошее!
Мы вышли из подъезда и немного постояли молча. День и правда занимался солнечный, но нас это не радовало.
– Ладно, Миха, пойду я, – сказал Васька.
– Надо было всё-таки сказать им прямо, – попытался было оправдаться я, – мало ли…
– Забей! – Вакуум пожал мне руку и усмехнулся невесело. – Доживём, в натуре, до понедельника. Увидимся на работе, бро.
И он зашагал по пешеходнику направо. Я пошёл домой обратной дорогой. Не могу описать, как я был огорчён и расстроен. За весь оставшийся выходной не написалось ни строки…
В понедельник Васька взял у шефа отгул. Нельзя сказать, что я занервничал, но не по себе немного стало. Кто его, Вакуума, знает, что у него в голове? Как говорил один киногерой: «Я где нормальный, а где и беспощаден!» До обеда на работе я ещё терпел, а после обеда он сам мне позвонил и кричит в трубку:
– Представляешь, Мишка, он знал! Он всё знал заранее!!
– Кто «он»? Что