просьбой «подать бывшему русскому интеллигенту на кусок хлеба». «В этом колоссальном городе мы растворялись, как капля в море, – вспоминал Вертинский в автобиографии “Дорогой длинною”. – Через какой-нибудь год мы уже считали себя настоящими парижанами. Мы говорили по-французски, знали все, что творится вокруг нас, всюду работали с французами бок о бок и старались подражать им во многом. Правда, у нас был и свой быт: свои церкви, клубы, библиотеки, театры. Были свои рестораны, магазины, дела, делишки. Но это для общения, для взаимной поддержки, чтобы не потеряться в этой стране. В душе же каждый считал себя европейцем и парижанином. Снимали “гарсоньеры” (комнаты или жилье. –
С. К.) и мансарды, устраивались по-мелко- и крупнобуржуазному, ссорились с консьержками, приглашали друг друга – не к себе в дом (как на родине), а обязательно в ресторан к Прюнье или в кабачки на Сене, ежедневно совершали прогулки в Булонском лесу (с собачками и без собак), пили до двенадцати дня различные аперитивы»4.
Русская писательница Нина Берберова тоже стала эмигранткой, обустроившись в Париже. В книге «Курсив мой» она вспоминала, как столица Франции и ее пригороды вмиг наполнились белоэмигрантами: «… как их называли тогда, остатками полков Деникина и Врангеля, молодцеватыми “чинами армии”, с их преданными женами, портнихами, вышивальщицами, шляпницами, когда-то бывшими медсестрами Добровольческой армии или просто офицерскими дочками, белоручками и скромницами. Чины армии являлись в собор с детьми: сыном, записанным в мэрии Глебом-Жаном, и дочерью, Кирой-Жанеттой. Беленькие, синеглазые дети ползли на четвереньках к причастию, грудных подносили к чаше, хор Афонского гремел на всю церковь, на паперти стояли старушки-губернаторши, в прошлом – величественные дамы петербургского общества, “распутники”, мужья которых давным-давно были заколоты или пристрелены. Среди них – нищие, с красными глазами и опухшими лицами, с грязной шляпой в руке:
– Сильвупле, подайте бывшему интеллигенту. В пятнадцатом кровь проливал на полях Галиции… Теперь абориген Армии Спасения.
– Подайте безработному, жертве законов прекрасной Франции…
– Подайте инвалиду Ледяного похода…
– Подайте русскому дворянину кусок горького хлеба изгнания…»5
Алехин не пал так низко – хватило выдержки. Он прекрасно знал французский, что стало подспорьем для быстрой ассимиляции в Париже. Решив все острые вопросы с проживанием, он начал искать любые возможности для заработка. И быстро понял, что если делать из шахмат шоу, они могут принести доход. Какие только безумные идеи он не реализовал за годы своей зарубежной карьеры: будет и сеанс одновременной игры с аэроплана, и партии на городских площадях, где роль фигур исполняли артисты, и, конечно же, поединки вслепую на множестве досок… Его банковский счет неплохо пополнялся, причем деньги шахматисту были нужны не только для обеспечения высокого уровня жизни. Алехин организовал охоту на Хосе Рауля Капабланку, чемпиона мира, который должен был не только участвовать в международных турнирах, но и периодически защищать титул!
* * *
Еще недавно мир с недоумением следил за тем, как матчем с Капой манкировал Ласкер, и кубинец прекрасно помнил, какими уничижительными эпитетами наделяли немецкого «уклониста» из-за его упорного нежелания поставить на кон королевские полномочия. Однако жажда как можно дольше обладать вожделенным титулом стала неодолимой уже для самого Капабланки. Прежде чем он договорился с Алехиным, прошло немало времени – пусть русскому претенденту и пришлось ждать меньше, чем самому кубинцу.
Первые же турниры после отъезда из РСФСР Александр Александрович проводил с блеском, так что избежать дуэли чемпион мира мог только одним способом – назначив неподъемный матчевый фонд. На первом своем представительном турнире в Триберге Алехин разбил Ефима Боголюбова, который проживал с семьей в Германии и уже зарекомендовал себя исключительным мастером (некоторые даже рассматривали его в качестве потенциального чемпиона мира). Затем на победном турнире в Будапеште, играя против венгра Эндре Штейнера, русский шахматист сотворил на доске знаменитый дебют, получивший название «защита Алехина». Дебют закрепил эмигранта в статусе первоклассного шахматного теоретика. В Гааге Алехин вновь прошелся по соперникам, не потерпев ни одного поражения, а в заключительной партии разбил самого Акибу Рубинштейна, занявшего лишь третье место. В качестве приза Алехин получил 394 фунта – вот такие деньги зарабатывали тогда шахматисты за победы на крупнейших турнирах.
При этом к Алехину после его длительного отсутствия на шахматной карте мира поначалу присматривались, пытаясь понять, действительно ли он так хорош. В 1921 году Капабланка сообщил Акибе Рубинштейну, что готов провести защиту титула в матчевом поединке с ним, но об условиях пообещал сообщить позже. Спустя несколько месяцев, в ноябре, Алехин тоже бросил вызов чемпиону. Кубинец откликнулся, заявив, что уже дал обещание Рубинштейну. Но у последнего в кошельке оказалось пусто, а одного таланта, пусть и выдающегося, не хватило, чтобы претендовать на матч с Капабланкой. Тогда еще ходили разговоры, что Рубинштейн способен дать кубинцу отпор, но его единственный шанс состоял в том, чтобы сыграть как можно скорее, – время поляка уходило.
По совести говоря, и в лучшие годы Рубинштейн вряд ли мог одолеть даже не Капабланку (или Ласкера), а прежде всего себя. По натуре своей он был слишком «воздушным» и, кажется, не видел в шахматах «смерти». Момент удушения, подавления соперника был ему чужд, даже отвратителен, хоть он и понимал его необходимость и побед одержал огромное количество. И все же с годами образ хладнокровного убийцы, которым он наделил себя поневоле, начал мельчать, растворяться. Все чаще Рубинштейн порывался убежать от доски, чтобы не видеть соперника, не ощущать, как он «умирает», как его шахматная армия теряет боеспособность. Иным взглядом на шахматы и средства достижения цели обладал «питон» Капабланка, который обвивал жертву тугими кольцами, беспощадно ломал кости и с аппетитом пожирал.
Поначалу Хосе Рауль имел право наслаждаться званием чемпиона мира – в конце концов, он сам ждал матча с Ласкером целых 10 лет – с тех пор, как вызвал немца на бой в 1911-м. Свадьба в конце триумфального года, освободив кубинца от статуса самого завидного жениха островного государства, повысила другой его статус – невеста Глория принадлежала к видной кубинской семье. Теперь Капабланка обладал, помимо титула, еще и влиятельной женой, которая открывала ему двери в самые роскошные дворцы острова, прежде запертые для него. А главное, она, в отличие от жены Алехина Рюэгг, понимала магию шахмат и с интересом смотрела, как Капабланка дает сеансы одновременной игры и творит чудеса, впечатляя не только ее, но и всех свидетелей.
Например, он наловчился «разделять мозг», а именно играть сразу с двумя соперниками, левой рукой двигая фигуры на одной доске, правой – на другой, что вошло в привычку. В