страшно хочется вновь увидеть родного человека вживую, снова поговорить с ним, услышать этот уникальный, принадлежащий только ему голос, провести с ним время, посмеяться и погрустить – так, как можно было только с ним. Вот только не удается, потому что это невозможно… Приходится страдать, много плакать, тосковать, выпивать, возникает непреодолимая тяга к тому, чего больше нет. Мысли вновь и вновь возвращаются к тяжести утраты, сколько ни пытайся убежать от этого.
Не стоит судить Алехина за то, что он оказался таким приспособленцем: он как мог реагировал на потрясения. Других бы они сломали, но он держался, а когда не мог, выбирал иной раз кривую дорожку. Лишь под конец жизни, когда колоссальное давление не ослабевало слишком уж долго, он сломался – и действительно покатился к пропасти, в одиночестве, покинутый всеми, но сохраняя гордость, титул чемпиона мира, который все еще принадлежал ему, кто бы что ни говорил. Но это все случилось потом, уже много лет спустя после побега из РСФСР. А в апреле 1921 года в его сердце все еще теплилась надежда, пусть и небольшая, что когда-нибудь все наладится – и он вернется.
Если что и могло по-настоящему порадовать Алехина, когда он смотрел в окно поезда, отъезжавшего в Латвию, так это мысль о грядущих шахматных баталиях с сильнейшими игроками планеты. Главным образом он рвался в драку с Капабланкой, хотел объявить кубинцу войну, которую был способен контролировать и в которой мог одержать победу. Алехин верил в себя, ибо только он у себя и остался.
Эта непоколебимая вера гениального русского игрока в свои шахматные возможности стоила третьему чемпиону мира Хосе Раулю Капабланке короны.
Глава 14. Учитель математики
В июле-августе 1921 года произошло еще одно важное событие. Александр Алехин вряд ли обратил на него внимание, хотя оно косвенно повлияло и на его судьбу… Небольшой городок Неймеген, расположенный на реке Ваал, принимал чемпионат Голландии. Турнир проходил в ужасных условиях, без ажиотажа СМИ, но организаторы не очень-то старались это исправить. Действующий чемпион Макс Марчанд отказался здесь выступать и вообще ушел из шахмат, потому что испугался превосходства скромного – но лишь на первый взгляд – 20-летнего юноши Махгилиса «Макса» Эйве. Это был темноволосый молодой человек приятной наружности, короткостриженый, с пробором слева (принято считать, что это означает приоритет левого полушария мозга, которое отвечает за логическое мышление). Эйве отличали также широкий лоб с небольшой «пытливой» складкой посередине, аккуратное пенсне в металлической оправе с круглыми стеклышками, закрепленное на аристократичном, немного вытянутом носу, узкие, но притом чувственные губы. Всем своим видом он больше напоминал юного, но строгого учителя, который пришел в класс, чтобы преподать урок мастерства, хотя за партами сидели шахматисты гораздо старше и опытнее. В Голландии талантливому Эйве (уже бакалавру математики) не нашлось равных шахматистов. Став чемпионом, много лет он потом не расставался с титулом, как ни пытались соотечественники сбить его с пьедестала. В год триумфа, в ранге сильнейшего шахматиста Голландии, Макс стал много ездить в неоплачиваемые командировки (опять-таки, Нидерланды не возмещали расходы даже лучшим своим шахматистам). Он повидал Вену, Будапешт… Прежде голландские мастера шахмат так часто по Европе не разъезжали… Макс Эйве сыграл тогда и серию интересных, напряженных партий против выдающегося венгра Гезы Мароци, умудрившись добиться паритета, хотя соперник неоднократно брал первые призы на крупных международных турнирах, а в будущем стал главным учителем и наставником первой чемпионки мира по шахматам, гражданки СССР Веры Менчик… Пожалуй, именно этот год стал переломным для Макса Эйве, и если раньше шахматы могли быть для него «вторым запасным хобби» после футбола, то теперь он не мог игнорировать свои уникальные (хотя бы по меркам Голландии) способности. Даже удивительно, как в более чем скромной в плане развития шахматного дела стране мог появиться настолько интересный игрок.
Макс Эйве родился в небольшой деревеньке Ватерграфсмер в пригороде Амстердама. Его родители были протестантами. Отец, Корнелиус, работал учителем в школе и в свободное время обучал сына игре на скрипке (также он давал платные уроки игры на фортепиано). Корнелиус стремился всесторонне развивать своих детей, поэтому навыки чтения и письма у Макса появились еще до того, как он пошел в школу. Среди занятий, которые поощрялись в доме, была игра в шахматы. С ума по ним сходил вовсе не глава семейства, а мать Макса Элизабет, которая ночами напролет разбирала шахматные партии, заряжая остальных своей любовью к «игре королей». У нее будет много шахматных амбиций, но стать голландской Верой Менчик она не смогла. Зато сын навсегда прославил Нидерланды! Когда малышу было четыре, он разбудил маму радостным воплем: «Мамочка, королю поставили мат!» Через два года юный шахматный умелец научился без проблем обыгрывать маму и папу, поэтому временно переключился с «игры королей» на «марблс» – загадочные стеклянные шарики почему-то манили его больше шахматных фигур. Так будет и дальше: у Макса не возникло маниакальной зависимости от шахмат, как у того же Алехина, – напротив, он как будто пытался убежать от них, увлекаясь тысячей самых разнообразных занятий, пробуя себя то в одном, то в другом. Но в шахматах таился магнит, который все равно, как бы далеко он ни отходил от них, притягивал.
Вообще-то Макс старался быть самым обыкновенным пацаном, который ходил в школу (пешком – в целях экономии на транспорте; между прочим, склонность к бережливости проявится у него уже в детстве, поскольку родители жили более чем скромно), любил сладости, гонял во дворах залатанный мяч… Но именно шахматы делали его уникальным, пусть поначалу он этого и не понимал, увлекаясь чуть ли не всем подряд, к чему лежала душа ребенка.
Когда Максу исполнилось девять, дядя Адриан Зигерс, который регулярно проводил с племянником шахматные сессии, посоветовал мальчику пойти в… паб. Но вовсе не для того, чтобы впервые попробовать алкоголь, а чтобы сыграть в своем первом шахматном турнире – о нем Зигерс узнал из шахматного журнала, который регулярно выписывал. В Голландии не было помещений под шахматные соревнования, поэтому нередко игроки собирались прямо в пабах. Но у мальчика не хватило денег на участие, из-за чего малого просто-напросто не впустили в здание. «Это было в пабе De Ruyter. Мне сказали, что вход стоит один гульден. Но я взял только 50 центов», – цитирует голландца исследователь Мюнингхофф1.
Потом подростку стало как-то уже и не до шахмат – оставили на второй год в средней школе! Первым делом у него обозначились серьезные проблемы на уроках физкультуры, поскольку мальчик с