– Разве я не знаю? – уныло отозвался Николас. – Но от этого они не становятся менее правдивыми.
Белинда хмыкнула.
– Полагаю, вы сочтете созерцание любой молодой женщины более предпочтительным, чем вид из окна.
– В общем да, – согласился он, улыбаясь еще шире. – В конце концов, я мужчина. Кроме того, – добавил маркиз, выпрямляясь и кинув взгляд в окно, – Кембриджшир не является моей любимой частью Англии. Дурные воспоминания.
– Неужели? – Заинтригованная, Белинда опустила книгу на колени. – Почему?
Его улыбка исчезла, и Николас погрузился в молчание так надолго, что она решила, что не дождется ответа.
– Неужели это имеет значение? – спросил он через какое-то время.
Белинда всмотрелась в его профиль, в застывшие плечи и сжатые губы.
– Да, – мягко произнесла она. – Думаю, имеет.
– Не представляю, с какой стати. Прошлое вообще не имеет значения.
Николас замолчал. Похоже, вид из окна вдруг показался ему куда более захватывающим, чем прежде. Он был не из тех мужчин, что любят говорить о себе, и сейчас Белинде выпала редкая возможность узнать о нем побольше.
– Может, вы и считаете, что оно ничего не значит, но это не так. Я понимаю, вы терпеть не можете отвечать на вопросы личного характера, но придется преодолеть это нежелание. Любая женщина, на которой вы захотите жениться, пожелает узнать о вас больше.
– Вы правы, конечно, – вздохнул Николас и повернулся к ней. – Мальчиком я надеялся поступить в Кембридж, потому что меня всегда увлекали химия и прочие науки. Я постоянно задавал вопросы, приставал ко всем, кто обладал хоть какими-то научными знаниями – к гувернеру, к пивовару Хонивуда, к местному доктору, к владельцу аптеки. Собирал бабочек, жуков и головастиков. Я даже… – Он замолчал и улыбнулся какому-то воспоминанию. – Даже устроил себе лабораторию. Оборудование пришлось проносить тайком, и мы с мистером Хатуэем держали все, конечно, в страшной тайне, но эксперименты мы с ним проводили сногсшибательные. – Николас сделал паузу и перестал улыбаться. – Какое-то время.
Белинда нахмурилась.
– Но я не понимаю. Почему нужно было в тайне проносить оборудование и держать все в секрете?
Николас уныло усмехнулся.
– Знали бы вы моего отца, не стали и спрашивать. В любом случае, – продолжил он, не дав ей задать следующий вопрос, – некоторые из моих экспериментов были по-настоящему успешными. В особенности те, которые касались использования хлорной извести в гигиенических целях. Учась в Итоне, я написал статью с предложением добавлять хлорную известь в общественные водопроводы, чтобы сократить распространение брюшного тифа, и мой профессор отправил ее в Кембридж со своим восторженным отзывом. Мне предложили подать туда заявление и даже пригласили на собеседование. Я так и сделал, и меня приняли.
Белинда озадаченно нахмурилась, вспомнив, что Николас сказал Джералдине в тот день в Национальной галерее.
– Не понимаю. Разве вы учились не в Оксфорде?
– Разумеется. – Он снова улыбнулся, но на этот раз улыбка не затронула его глаз. – Все мужчины из рода Лэнсдаунов учатся в Оксфорде.
– Но если вы хотели заниматься наукой, Кембридж подходил вам гораздо больше. И раз вас приняли, почему же вы туда не поехали?
– Лэнсдаун в Кембридже? – Беззаботность в его голосе не могла скрыть таившейся за ней боли. – Это смехотворно, Белинда. Ни один Лэнсдаун никогда не учился в Кембридже. – Он сглотнул и отвернулся. – Мне напомнили об этой аксиоме, когда отец сунул мне в руки их отказ о приеме. Они отправили его ему. По ошибке, как он сказал.
Белинда прижала пальцы к губам, чувствуя, что ее слегка мутит.
– Он заставил их отозвать приглашение.
– Разумеется. Как я уже сказал, все мужчины из рода Лэнсдаунов учились в Оксфорде, просто я на какое-то время забыл об этом.
Николас резко встал.
– Думаю, я прогуляюсь по вагону, разомну ноги. Извините.
И прежде, чем Белинда успела вымолвить хоть слово, вышел. Глядя ему вслед, она внезапно поняла смысл его резких замечаний на балу.
– Ничего удивительного, что у тебя нет никаких ожиданий от жизни, – пробормотала Белинда. – Зачем они, если тебя их тут же лишат?
Леди Федерстон увидела Николаса снова только перед тем, как поезд въехал на станцию Клифтон. Он ничего не сказал по поводу их последнего разговора, и Белинда тоже промолчала, но когда их взгляды встретились, ей показалось, что барьер, разделявший их, рухнул. «Странно, – думала она, – что от десятиминутного разговора может возникнуть чувство близости, не появившееся даже после обжигающего поцелуя». И подозревала, что мало кому известно про Кембридж.
Впрочем, времени на долгие размышления об этом у Белинды не было. Кучер Эди уже ждал их в одной из герцогских карет. Носильщик с помощью камердинера Трабриджа перенес туда их багаж, и они очень быстро оказались на пути в Хайклиф.
Имение Маргрейва представляло собой длинное строение из гранита и известняка в итальянском стиле, с величественным куполообразным зданием в центре и двумя флигелями. Казалось, что они тянутся в бесконечность. Парк состоял в основном из самшитовых изгородей, подстриженных в виде замысловатых геометрических фигур, шпилей тиса, по задумке напоминающих кедры Центральной Италии, а фонтанов, беседок и статуй там было больше, чем во дворце римского императора.
– Мы все еще в Англии? – спросил Николас, когда они въехали на длинную подъездную аллею, вдоль которой с обеих сторон росли каштаны. – Или волшебным образом переместились в Тоскану?
Белинда рассмеялась, радуясь, что он не утратил чувства юмора.
– Да, третий герцог или четвертый, не помню точно, влюбился в Италию, когда совершал путешествие во время завершения образования. Сровнял с землей предыдущий дом и выстроил этот.
– Стало быть, он был прямой противоположностью Лэнсдауну. – Николас отвернулся от окна и посмотрел на нее. – Во владениях отца по-прежнему сохранился средневековый замок и даже некоторые подлинные укрепления. Он такой же вытянутый, но спроектирован был не так. Просто каждое поколение добавляло к нему что-нибудь свое, а Лэнсдаун, будучи хранителем фамильных традиций, не снес ни единой детали. Даже те части, что уже разрушаются.
– А Хонивуд? – спросила Белинда. – Это ведь ваше имение? Какое оно?
– Отвратительное.
– Я вам не верю. В каком оно стиле?
– Тюдоровском. Сплошная белая штукатурка, красные кирпичи, ромбовидные окна и балки из темного дуба.
– Но звучит просто очаровательно.
– Снаружи все выглядит неплохо. Но интерьер просто ужасен. Видите ли, после свадьбы моих родителей Хонивуд стали использовать как склад самых кошмарных предметов мебели и картин Лэнсдауна. Отец, в отличие от большинства наших предков, обладает определенным вкусом, и, поскольку согласно брачному договору Хонивуд передавался по наследству от матери мне, Лэнсдаун, не испытывая ни малейших угрызений совести, свез туда самые отвратительные картины, скульптуры и мебель из всех прочих имений и обставил ими Хонивуд. Это мешанина худших предметов искусства каждой эпохи, начиная с королевы Елизаветы.