Читать интересную книгу "Личный интерес - Ольга Вечная"

какие-то нелепые, как в замедленной съемке. Телефон показывает, что на улице ноль, и я всерьез начинаю опасаться гипотермии.

Никак не выходит согреться.

В тот момент, когда накрывает отчаяние, впереди вспыхивают фары. Машина летит навстречу, я включаю фонарик, поднимаю вверх телефон и машу.

Глава 27

Александра

Я тревожусь за Савелия так сильно, словно он мой по-настоящему близкий человек. Будто мы давным-давно вместе, прошли огонь и воду, вырастили детей и выплатили ипотеку.

Машина летит по трассе, рассекая светом фар темноту, и мелькает мысль, что, наверное, некоторые вещи объяснить просто невозможно. Как нельзя заставить себя симпатизировать человеку, так немыслимо запретить себе это делать.

Можно лишь притворяться, что тебе все равно. Что я и планировала делать до конца своих дней, пока полчаса назад не решилась набрать номер Савелия. Перед этим ничего особенного не происходило: я как обычно почитала Матвею перед сном, уложила его и пошла на кухню выпить чашку чая. Коля и Люба только-только вернулись от друзей, и мама жаловалась, что они мешают ей спать.

Чай заваривался, я смотрела на уличные фонари и думала о том, что жизнь одна и, если она перестает устраивать, стоит, пожалуй, с себя начать. Самой измениться. Глупо делать одно и то же, надеясь на разный результат.

И вот я в полночь несусь по незнакомой трассе. Мои бедные родители в ужасе! Брат хотел отправиться со мной, и мы поссорились.

Возможно, я сошла с ума. Волнение усиливается с каждой минутой. В тот момент, когда я замечаю одинокую фигуру на трассе, оно взрывается паникой!

Резко жму по тормозам. Скорость была приличной, и я пролетаю Савелия на десяток метров.

Сердце колотится где-то в горле. Это же он?

Тормозить ночью рядом с каким-то мужиком — опасное мероприятие.

Сама виновата. Зачем позвонила Исхакову?

Сидела бы дома, пила себе чай с пряником.

Я качаю головой, врубаю заднюю и плавно выжимаю газ. Мужчина медленно идет ко мне, и эта его медлительность усиливает тревогу. Качусь назад, пока мы не равняемся. В висках бахает, он наклоняется и стучит по стеклу.

Савелий.

Как только я понимаю, что это действительно он, что это не дурацкая шутка… Мало ли, вдруг Адвокат дьявола решил надо мной посмеяться? Было бы обидно — повестись и нарваться на маньяка… Как только я осознаю, что он минимум час провел при таком холоде на улице, мое сердце разбивается.

Поспешно открываю замки, и Савелий моментально забирается в салон.

— Одежда. Пожал... — произносит невнятно.

Замерз он, а дрожу я.

Врубаю печку на максимум и тянусь на заднее сиденье за свертком.

— Черт. Черт. Савелий! — бормочу.

Он двигается непривычно медленно, а еще без былой плавности.

— Ты здесь один?

Кивает.

Я помогаю ему надеть толстовку, и он принимается натягивать штаны. Морщится словно от боли.

— Я в шоке. Савелий. Твою... мать.

— У кого-то. Закон.... чились. Сло... ва, — выговаривает он, силясь улыбнуться. — Ух ты.

— Ради этого ты решил погибнуть. Потрясающе!

Савелий криво усмехается, бросив на пол какую-то тряпку. Мокрую? Приподнимается и таки натягивает штаны. Трет ладони, прижимает их к радиатору, стонет и снова трет. Его начинает трясти, и я понятия не имею, хороший ли это знак. Передаю ему термос:

— Эй, держи.

Не реагирует.

— Будешь чай?

Он поворачивается, и я заглядываю ему в глаза. Сердце снова сжимается. Очевидно, что Савелию больно.

— Отку.… да?

— Ты же сказал, что замерз. Я прихватила.

Он соединяет ладони, будто в молитве, потом берет термос, но руки так сильно трясутся, что у него не получается. Возвращает.

— Поз.... же.

Савелий опять пытается улыбнуться. Или это скорее... судорога? Господи Боже. Я наливаю немного чая в крышку, пробую — горячо. Дую.

— Я как раз заварила чай, когда решила позвонить тебе. А ты сказал, что замерз. И я налила с собой. Да и жаль было оставлять, Коля бы с Любой выдули. А мне этот чай Марго привезла из Индии. Ты же помнишь Марго?

Он вновь кивает.

Убедившись, что Савелий не обожжет пищевод, подношу чай к его рту. Он снова усмехается нелепости происходящего.

— Давай пей. Гордость потом врубишь.

Что он и делает, закашлявшись.

— Дай еще.

— Имей в виду, я расскажу всем.

— Туше. (признание поражения. — Прим. автора)

Мы оба слегка улыбаемся. Осушив еще пару крышек, Савелий говорит хрипло:

— Спасибо. Саша.

— Не за что. Постарайся дожить до больницы, сохранив руки и ноги. Тебе же их не ампутируют?

— Все. В порядке. Я чувствую. Почти пальцы. Черт.

Его сознание будто путается, и от страха я начинаю болтать:

— Это радует. Потому что ты уж очень мне нравился со всеми своими пальцами и прочими органами.

Савелий снова кивает. Не пойму, хороший ли знак, что он не развивает тему.

— Почему. Так холодно. Еще только. Сентябрь, — вопрошает он спустя пару минут, когда я разворачиваю «солярис» и выжимаю газ.

— Да, в следующий раз, когда захочешь погулять голым по пустырям, выбери июль.

Савелий бросает на меня убийственный взгляд, и я улыбаюсь тому, что он, кажется, оживает.

Сама изрядно нервничаю.

— Я ни разу не попадала в аварии и надеюсь, что сегодня не будет первый. Не хотелось бы терять время.

— Все хорошо. Не переживай, — успокаивает он меня, стуча зубами.

— Да конечно уж. Вижу.

— Спасибо тебе. Спасла.

— Перестань.

Савелий снова подносит руки к радиатору. И я решаюсь на вопрос:

— Кто с тобой так?

Мурашит от осознания.

Он молчит, и я вкидываю:

— Ты же не лунатил? В этом случае оставаться с тобой на ночь опасно. Мало ли что придет тебе в голову?

— Это. Шут.... ка.

— Савелий!

— Бывают. Плохие. Дни.

— У меня тоже бывали плохие дни, но я никогда не стояла на обочине голая.

Он дергается.

— Саша, — рычит хрипло. — Ты женщина. Это другое.

— Разве?

— Заткнись.

— Ладно, прости, — бормочу.

Савелий определенно не хочет обсуждать, где бы я стояла на трассе, и вот это наверняка хороший знак.

— Я просто не знаю, что еще сказать.

Он касается моей руки, но его пальцы такие холодные, что я машинально дергаюсь, и он, извинившись, поспешно отодвигается.

В салоне из-за печки трудно дышится, но Савелий продолжает дрожать. А когда спустя несколько минут перестает, я не успокаиваюсь.