парашюте. Парашютную подготовку проходили группами в Энгельсе – небольшом городе примерно в 800 км к югу от Москвы и по случайному совпадению недалеко от Саратова – прямо за Волгой. Космонавтов всегда сопровождал офицер КГБ, а представляли их как спортивную команду. «Никто не должен был знать, кто мы такие, никто»[270], – вспоминает Борис Волынов. Им строго запрещалось раскрывать тайну: «Что произошло бы с тем, кто выдал государственную тайну? Все знали, что произошло бы. Его бы не погладили по головке». Тренировки были жесткими, даже жестокими. За пять недель им приходилось совершать до 66 прыжков, в том числе ночью и над водой, и неудивительно, что иногда происходили неприятности. Один космонавт сломал ногу при неудачном приземлении. Другого сильно закрутило, и ему вообще повезло, что он остался в живых. Титов, в частности, заработал высокие оценки, когда его основной парашют во время одного из прыжков не раскрылся, и ему пришлось в последний момент использовать запасной. Было отмечено, что он не растерялся в сложной ситуации.
Гагарин ездил на прыжки в апреле 1960 года. Это была его первая продолжительная отлучка из дома с момента поступления в отряд космонавтов месяцем раньше. Второй раз это случилось в июле того же года. На этот раз его не было 10 дней, но их он провел не на открытом воздухе, а в звукоизолированной комнате со стальными стенами 40 см толщиной, полностью отрезанный от контактов с людьми, чтобы проверить, справится ли он с изоляцией и не сойдет ли с ума. Наряду с парашютированием, сурдобарокамера, которую также называли «камерой абсолютной тишины», была еще одной уникальной особенностью советской программы подготовки. Находилась она в Институте авиационной и космической медицины в Москве, где также готовили к космическим полетам собак. «Иногда, – вспоминает Борис Волынов, – люди не выдерживали»[271]:
Примерно на третий-четвертый день, иногда на второй, они начинали колотить в стены кулаками и ногами, останавливая эксперимент и умоляя выпустить их… Может быть, нас специально пугали.
Действительно пугали. Поскольку полеты собак ничего не говорили врачам о влиянии на сознание человека одиночного полета в космосе и чувства отрезанности от мира, а в случае чего и полной отрезанности, возможно без радиосвязи, на протяжении нескольких суток или даже недель, – эту ситуацию следовало предварительно смоделировать. Изоляция была лишь частью испытания. Время от времени от человека в сурдобарокамере требовали решить сложную числовую задачу, при этом за ним наблюдали через крохотные отверстия или при помощи телекамер. В любой момент без предупреждения мог замигать свет или зареветь сигнал тревоги, и опять же каждое движение и реакция космонавта тщательно регистрировались. Даже день и ночь намеренно путались и смещались. Волынов встретил в этой камере свой 26-й день рождения: «Я так хотел, чтобы со мной рядом кто-нибудь был… так хотел услышать добрые, хорошие слова… Человеческое слово, одно-единственное слово, чего бы только я ни отдал за одно слово…»
Никому из космонавтов заранее не говорили, как долго он должен пробыть в сурдобарокамере. Гагаринские 10 дней были минимальным сроком – другие провели больше. Гагарин, чтобы справиться с одиночеством, воображал, будто он летает вокруг нашей планеты и смотрит вниз на города и океаны: «И хотя я никогда не был за границей, – писал он позже, – в своем воображении я пролетел над Пекином и Лондоном, Римом и Парижем, над родным Гжатском»[272]. Помимо трогательного сближения его родного провинциального городка с великолепными столицами, есть какая-то горечь в том, что Гагарин мысленно представлял себе места за пределами СССР, места, которые он не мог увидеть в качестве обычного советского гражданина – как будто та запечатанная камера была метафорой мира, в котором обитал он и 216 млн его соотечественников. Во всяком случае, он выдержал испытание, как и Титов, который провел бóльшую часть своих 15 суток в сурдобарокамере, читая вслух Пушкина, и Попович, который 10 дней распевал украинские народные песни. Случись им когда-нибудь застрять на орбите, надо думать, на них можно было бы положиться: они справились бы.
Ко времени, когда пришла пора сдавать экзамен в январе 1961 года, все шестеро космонавтов передовой шестерки уже завершили парашютную подготовку и прошли испытание «камерой тишины». Но оставался еще один, последний элемент подготовки. Никто из них еще не был на секретном космодроме в Казахстане и не видел ракетного пуска. Такая возможность должна была представиться уже совсем скоро. Примерно в середине марта шестеро мужчин должны были отбыть в Тюратам, чтобы наблюдать второй пуск ракеты с манекеном человека из тех, что Королев решил провести перед полетом человека. После года интенсивной подготовки космонавтам наконец предстояло увидеть ту самую могучую ракету Р-7, на которой один из них надеялся полететь в космос через несколько недель.
Для Гагарина предстоящая поездка была и счастьем, и нежеланным событием. Она означала, что ему придется уехать всего через несколько дней после того, как Валентина родит. Из всех его отлучек из дома до сих пор эта, безусловно, была самой тяжелой. Но теперь все подчинялись безжалостному новому графику Королева, который делал все, чтобы обогнать запнувшихся американцев.
NASA потребовался месяц, чтобы принять решение. Это случилось лишь в марте и полностью соответствовало пожеланиям фон Брауна. Было решено, что следующий запуск Mercury-Redstone пройдет без Алана Шепарда на борту и даже без шимпанзе. Это будет просто беспилотный испытательный полет носителя. Дату запуска предварительно назначили на последнюю неделю марта. Если все пройдет по плану и все доработки ракеты и капсулы действительно отработают как надо, Шепард, возможно, отправится в полет в последнюю неделю апреля, то есть через три недели после предварительно установленной Королевым секретной даты первого советского пилотируемого старта.
Это решение далось нелегко. Гилрут донес свою позицию до самого верха – до руководителя NASA Джеймса Уэбба. Но Уэбб, юрист в возрасте за 50, бывший летчик морской авиации и член правления нефтяной компании, вступил в должность только 15 февраля, через два дня после бесплодного совещания в Хантсвилле. Этому сильному управленцу очень скоро предстояли требующие огромного напряжения слушания по бюджету NASA в комитете палаты представителей, и он не собирался подвергать опасности дело, создавая себе врагов. После двух с лишним лет заминок, а иногда и унизительных неудач NASA имело слабую позицию. Еще одна публичная неудача могла поставить под угрозу само его существование. К тому же Уэбб, несомненно, не забыл высказанную недавно президентом обеспокоенность в связи со слишком быстрым движением вперед.
Так что Уэбб принял сторону фон Брауна и отказал Гилруту. В пользу такого решения говорили и целых три независимые детальные оценки вероятности, заказанные фон Брауном в феврале, чтобы определить шансы на неудачный запуск ракеты. В зависимости от того, кому вы отдавали предпочтение, его действия могли казаться либо рациональными, либо указывающими на маниакальную тевтонскую педантичность. Результаты оценок говорили о том, что Шепард переживет полет с вероятностью 98 %[273]. Возможно, такие шансы даже лучше пресловутых «разумных», но все же даже 2 %-ная вероятность гибели Шепарда была на два процентных пункта больше, чем нужно. Ожидаемая реакция американского общества на новые проволочки и нерешительность внушала настолько сильное беспокойство, что дата нового испытательного полета пока держалась в секрете, как и тот факт, что астронавт в этот раз не полетит.
Тем временем и сам Алан Шепард за кулисами сворачивал горы, пытаясь вернуть себе право на полет, и говорил всем, кто готов был его слушать: «Мы готовы лететь. Пора лететь!» Он сумел даже перехватить самого фон Брауна. «Ради бога, – сказал ему Шепард, – давайте полетим сейчас!»[274] Но фон Браун отказался идти на уступки. Он и его хантсвиллская команда выиграли – победила осторожность. Они предпочли снизить риск неудачи и замедлиться ровно в тот момент, когда Советы решили пойти на риск и ускориться. Но это не означало, что американцы выбыли из гонки. Вовсе нет, поскольку, чтобы выиграть, у Советов теперь все должно было пройти безукоризненно, начиная с первой генеральной репетиции – полета забавного манекена, которого называли Иваном.
13
Иван Иванович
9 МАРТА 1961 ГОДА
Космодром Тюратам
Казахская