прозванию Кнопка, спрашиваю, что они нарисовали. Что было у Томки, уже никакой силой не вспомнить, а вот Асин рисунок…
— Что ты нарисовала, Ася?
— Это — корова. — И глядят на меня две черные миндалины исподлобья, напряженные, ждущие, готовые вот-вот и слезами налиться, и радостью вспыхнуть, и губы вижу, плотно сомкнутые, чуть-чуть капризные, или искривятся сейчас горько, или раскроются в улыбке — она редко, очень редко улыбается, но у нее такая славная, застенчивая, тихая, без смеха, улыбка: Ася никогда не смеется.
И тут что-то из моих глаз пошло в ее глаза, и губы наши одновременно начали раскрываться, потянулись в улыбке, а надо сказать, что весь стол глядел на нас, и эти глазастики настолько чутки к чужому настроению, что тотчас поняли — сейчас будет весело — и залились неудержимым смехом: уж картошку-то от коровы они умели отличить. Смеялись и мы с Асей. Тогда я и услышал впервые, как она смеется.
Вот, собственно, и все, что было тогда. Мы всего лишь весело смеялись. Я написал в Чехов письмо, поставив в адресе «ИТВ», совершенно не зная, что означает эта аббревиатура. В многочисленных переездах я не сохранил Асины письма и не могу привести сейчас их дословно, но помню все, что она писала. ИТВ означало: интернат трудновоспитуемых. Как она туда попала и почему стала трудновоспитуемой? Ася отмалчивалась, прислала только свою фотографию, я глядел на красивую восемнадцатилетнюю девушку, узнавая и не узнавая в ней ту дошкольницу, и думал, что надо бы поехать в Чехов, но кто меня отпустит с занятий, когда на носу госэкзамены, а за ними новое назначение. Наконец, в пятом или шестом письме она все объяснила. Когда меня перевели в редакцию, директором детдома был назначен приехавший откуда-то с юга некто Г., по образованию учитель, но в школе, кажется, так и не работавший. По какому-то недоразумению директора детских домов отнесены были к категории административно-хозяйственных работников, и потому в их число нередко попадали совсем не педагоги. Г. начал искоренять дух дружной единой семьи, а дети в ответ «взбунтовались». Поединок длился несколько месяцев, наробразовское начальство пошло навстречу директору, и наиболее непокорные дети были разосланы по другим детдомам и даже в интернат трудновоспитуемых. Ася попала в число последних. Я стал писать письма воспитателям, объясняя им трудный Асин характер и прося их быть терпеливыми, и они, похоже, поняли меня, потому что Асины письма становились спокойнее, без озлобленности, мир человеческий открывался ей доброй стороной. В июне от нее пришло приглашение на выпускной вечер, Она окончила десятый класс, писала, что очень хотела бы видеть меня, потому что у ее одноклассников есть родители, они приедут и, наверно, заберут к себе, а у нее никогошеньки нет. У нас шли госэкзамены, меня не отпустили, и тогда я письмом обратился через «Известия» к писательнице Татьяне Тэсс. Я набрался нахальства просить ее съездить в Чехов, в ИТВ, на выпускной вечер (это ведь недалеко от Москвы), на худой конец пригласить Асю в редакцию, поговорить и помочь ей устроиться в какую-нибудь девичью бригаду коммунистического труда.
Татьяны Тэсс уже нет в живых, но я храню добрые к ней чувства и сейчас хочу сказать ей спасибо. Она многое сделала для Аси, я узнал об этом позже, когда прочитал ее рассказ в «Известиях», в героине которого ясно угадывалась Ася. Казалось, все хорошо, но вдруг в 1962 году, когда мы формировали редакцию новой, межрайонной газеты, письмо. Паническое. Будто крик утопающего. Ася пошла в армию — тогда набирали девушек, — кажется, связисткой, служила, была довольна, но однажды на какой-то вечеринке, в компании, напилась и ее задержал патруль, ей грозило увольнение, и она с обидой и злостью писала, что теперь ей остается только одно — идти воровать. Письмо мы обсуждали семьей, жена (она воспитывала Асю в дошколятах) говорила, что надо ее пригласить к нам, устроить на работу, без призора она может сбиться с пути. Я думал целую неделю, готов был согласиться с женой, но Ася ведь взрослый человек, ей уже двадцать лет, и не пора ли потребовать с нее. В конце концов я написал ей: «Отвечай за свои поступки сама. Имей мужество нести наказание». Я учил их этому еще малышами. У нас считалось некрасивым выпрашивать прощение, и они, малыши, с достоинством переносили лишение какой-нибудь маленькой радости, вроде купания в озере или прогулки в лес всей группой. А тут раскисла от первого серьезного проступка и готова, видите ли, на воровство, будто иным путем и жить нельзя…
Больше писем от Аси не было. Нет их и до сего дня. И всякий раз, когда вспоминаю ее, болит душа: неужели не поняла, не поверила, обиделась? И казню себя: все-таки надо было протянуть руку, положить на плечо, как тогда, ведь через прикосновение переходит от человека к человеку что-то такое, чего не передать словом.
2 августа 1984 года
Вчера: после обеда зашел Саня, соседский мальчишка, девятиклассник, попросить пилу-дровянку: втроем они отправляются в лес — свалить три осины. Неделей раньше они просили меня объяснить, как рубят колодезные срубы, наверно, думают, если я срубил баню, то имел дело и с колодцами. Объяснил. И вот они пошли в лес, будут рубить сруб на родник у «Дикой барыни». «Дикая барыня» — это кряж между двух озер, Бородинец и Горбовское. Когда-то там стояло барское имение (остались следы фундамента и парка). Из-под кряжа бьет ключ и стекает в озеро. Ключ считается святым. Эти же мальчишки бегали туда каждое лето мыть старинные монеты. Саня намыл штук семьдесят, от полушки 1763 года до гривенника 1967 года, — более двухсот лет ходят люди на ключ за исцелением. Когда-то был ключ обложен камнем, и сруб, видать, был, но все это сгнило, заплыло, заболотилось. Ребята решили обновить родник. Ну что ж, дело полезное, главное — хорош поступок.
* * *
Теперь надо рассказать, о чем спорили мы в мае 1984 года с Василием Константиновичем Старовойтовым, председателем колхоза «Рассвет» имени К. П. Орловского. Колхоз знаменитый. Знамениты и его председатели. Кирилл Прокофьевич Орловский принял хозяйство в 1944 году, сразу после изгнания оккупантов, и руководил им двадцать четыре года. В годы войны он партизанил, за подвиги удостоен звания Героя Советского Союза. Однажды я обратился к нему с письмом и получил ответ. Работая в газете «Калининская правда» собственным корреспондентом, я вел поиск девушек-разведчиц, которых в 1941—1942 годах разведотделы армий засылали в тыл врага — их называли тогда марш-агентами — с заданием пройти за линией фронта определенным маршрутом, запомнить все, что увидят,