— Ваша Королева убила невинного человека, — прорычал он. — Мой отец не был предателем. Она тиран.
Тьма сочилась из углов, застилая окна, затуманивая воздух, образуя чернильный плащ на Нуриных плечах. Мое дыхание участилось.
Когда я моргнула, я могла бы поклясться, что увидела забрызганное кровью лицо Эсмариса. Увидела тело Воса, свисающее с виселицы.
— Мне нет никакого дела до твоего отца. — Голос Нуры двигался, как чернила, растворяющиеся в воде.
Тени стали гуще. Мое сердце забилось быстрее, выскользнув из-под контроля.
На расстоянии я поняла, что это не было естественным. Что тьма, выползшая из теней и извивающаяся вокруг нас, не была игрой света. Что внезапная паника, захлестнувшая мои вены, не была полностью моей собственной. Что какая-то страшная магия, обвивающая кончики пальцев Нуры, вытягивает все это на поверхность.
Но это поразило меня слишком быстро, чтобы это что-то изменило.
Мои колени ударились о мраморный пол с силой мертвого веса. Белый камень был холоден под моей кожей. Белый, как пол Эсмариса.
Треск!
Двадцать шесть.
Я погрузилась в холодный ужас.
— Это нереально. — Я почти не слышала голоса Макса. — Это не по-настоящему, Тисана.
Я чувствовала, как хлыст Эсмариса ударяет меня снова и снова, плоть разрывается на моей спине. Я чувствовала, как его жизнь трещит по швам. Чувствовала, как руки Серела ускользают из моих.
— Меня не волнует, был ли твой отец невиновен. Ты, конечно, нет. — Нура, белый силуэт в темноте, подняла руки. Савой стоял перед ней на коленях, схватившись за голову. — Твои люди мертвы из-за твоих действий. Ты это знал? Каждый. Надеюсь, тебе нравится, как эта кровь выглядит на твоих руках.
Я подняла ладони вверх, чтобы увидеть малиновый цвет.
Возможно, я кричала. Ужас душил мои чувства.
Рука Макса скользнула в мою. При его прикосновении я уловила короткую, мощную вспышку змеиных глаз и полос длинных черных волос, отголоски знакомого лица, вглядывающегося между ними. И горе такое острое, что разорвало меня надвое.
Щелчок!
Гробовая тишина, когда тела падают на пол.
Внезапно тьма рассеялась. Так же, как и этот неестественный страх, оставивший на своем месте только сильную усталость. Ослепительный полуденный свет ударил меня по лицу.
Я подняла голову, наблюдая, как копья сиризенов вонзаются в хрупкую плоть Патира. Сработали быстро. Дюжина людей, сгрудившихся в этой комнате, была казнена за считанные секунды.
Я поняла, что звук всегда один и тот же.
Нура молча смотрела, скрестив руки на груди. Когда она, наконец, повернулась, она сказала только:
— Хорошая работа, — прежде чем пройти мимо нас. Рядом со мной Макс издал грубый стон и судорожно вздохнул.
Я прислонилась к стене, настолько измученная, что едва могла поднять свое тело. Призраки эхом отразились в моем видении, когда темнота медленно настигла меня.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Зачистка была едва ли не хуже, чем сам бой. В безумии боя адреналин защитил меня и ошеломил. Но впоследствии жестокость того, что осталось позади, была ярко выражена под неподвижным полуденным солнцем. Каждое зрелище и запах, каждый оставшийся надломленный стон, каждое всхлипывание потрясенного выжившего царапало мою кожу.
Тем не менее, я стягивалась, словно кусочками бечевки, и усердно работала, хотя, когда я впервые оторвалась от земли, я думала, что могу упасть. Макс и я какое-то время смотрели друг на друга, все еще стоя в этой комнате с мертвыми телами. Интересно, выгляжу ли я так же ужасно, как он?
Я была уверена, что он немедленно перенесет нас домой, потому что он выглядел так, словно умирал от желания выбраться отсюда. Но затем он выглянул в окно, тяжело вздохнул и сказал:
— Если мы собираемся нести ответственность за это, пусть даже косвенно, было бы прилично помочь справиться с последствиями.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я согласилась. И, что еще более эгоистично, я не хотела давать Орденам повода отступать от своих обязательств.
Итак, мы бросили наши измученные тела на уборку, даже когда я думала, что мне больше нечего дать.
— Все это для чего? — Макс сплюнул, тяжело дергая балку в сторону, толкая груду выброшенной одежды с болью, внутренним гневом. — Для большого «да пошла ты» Сесри? Все это из-за его личной мести?
Я тоже ничего не понимала, и каждый раз, когда я смотрела на осколки жизни какой-нибудь семьи, меня подхватывала ярость. Но потом я подумала о лжи Нуры — об агонии на лице Патира Савойи, когда она убедилась, что он умер, веря, что он убил всех своих людей. Был ли он человеком, который действительно не заботился о своем городе? Или его ярость и горе настолько исказили его суждение, что он поверил, что поступает правильно?
Удивительно, какие мысленные кульбиты могли делать умы и сердца, чтобы оправдать свои действия во имя любви.
К тому времени, когда нас, наконец, освободили, казалось, что последних нескольких дней и не было. Город все еще лежал в руинах, тела все еще оставались несожженными — или, что еще хуже, все еще не обнаруженными среди обломков, — а таирнийцы все еще были призраками, блуждающими и заблудшими.
Но я больше не могла, и я знала, что Макс тоже не может. Даже Саммерин, который всегда излучал непоколебимую стабильность, выглядел так, будто был готов рухнуть.
Никогда еще я не была так рада свежему, чистому аромату этих цветов или теплому переполненному коттеджу. Я подождала, пока Макс исчезнет в своей комнате, прежде чем подошла к умывальнику и позволила себе блевать.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
В ту ночь я даже не пыталась уснуть. Отголоски того, что я видела в тенях Нуры, врезались в меня так глубоко, что остатки той паники ощущались при каждом вздохе. Но еще хуже были образы, которые я видела, когда закрывала глаза, кровавые шрамы от битвы и последствий.
Я была так измучена, что мой разум и тело болели. Но я не могла больше просто лежать. В конце концов, я соскользнула с кровати и вышла в сад, прохладная сырость голой земли под моими ногами приносила облегчение. Цветы цвели с весны, процветая во влажной жаре, обрушившейся на нас в эти последние недели. Виноград и листья щекотали мне лодыжки, пока я шла по дорожкам.
Клип.
Клип.
Клип.
Я повернула голову и увидела фигуру, присевшую в саду. Нежное оранжевое тепло осветило лицо Макса, сосредоточенное на розовом кусте, за которым он ухаживал.
Я перешла дорогу и устроилась рядом с ним. Мои конечности кричали при каждом движении, и я знала, что Макс все еще чувствовал удары. Я взглянула на его плечо. В лунном свете я могла видеть мрак застарелой крови, все еще просачивающийся сквозь его рубашку. Он отказался позволить Саммерину исцелить его, настаивая на том, что ему нужно сохранить свою энергию для более тяжелых пациентов.
Клип.
— Ты тоже, да? — Он сорвал еще один мертвый цветок, затем собрал увядшие лепестки в ладонь и сжег их нежной вспышкой огня, высыпав пепел в грязь.
— Да.
Я смотрела в профиль Макса — лунный свет и его прерывистый огонь освещали линию его прямого носа и неподвижного серьезного рта. Я заметила, что рот Макса редко оставался неподвижным. Он всегда был истончен в сосредоточении, или искривлен в насмешке, или скривился в саркастической ухмылке. Но не сейчас. Сейчас он выглядел усталым, опустошенным, как будто события последних нескольких дней очистили его мышцы от кожи.
И он вышел для меня.
Я подтянула колени к груди, оперлась щекой о коленные чашечки.
— Я знаю, тебе было трудно, — прошептала я. Мне не нужно было говорить, что я имела в виду.
— Это сложно для всех. Просто так оно и есть. — Его глаза метнулись ко мне, устрашающе яркие даже в темноте. — А как у тебя дела?