— Нормально, — солгала я.
Он выглядел так, словно ни на секунду не поверил мне.
— Нура действительно задела тебя.
При упоминании ее имени я почувствовала, как бритвенный ужас пронзил мои вены — увидеть Эсмариса, Серела, Воса. Противореча самой себе, я вздрогнула.
— И это был просто перелив, что мы с тобой получили. Это даже близко не было к полной силе. — Макс покачал головой, выпустив дыхание безрадостного смеха. — Патиру Савою повезло, что его убили. Я видела, как она запирала людей вот так на неопределенный срок.
От этой мысли волосы на моих руках встали дыбом.
— Что это было?
— Она топит людей в худших из их страхов. Или, как правило, хуже — худших из их воспоминаний. Как живой кошмар, но более реальный. Это…плохо.
Клип.
Я подумала о том, что увидела, когда Макс коснулся моей руки — змею, девушку с длинными черными волосами. И чистая, калечащая сила его ужаса.
Словно зная, о чем я думаю, он сказал:
— Знаешь, это был проход с двусторонним движением. — Он сделал паузу. — Я видел твоего хозяина. С кнутом.
Треск.
Двадцать семь.
Я вздрогнула, как только морщинка усмешки пробежала по переносице Макса.
— Пожалуйста, скажи мне, что этот человек мертв.
Клип.
Его пальцы сжались вокруг мертвых лепестков, и возникшее пламя на этот раз показалось немного ярче, чуть более злобным.
— Он мертв, — сказала я хрипло.
— Надеюсь, это сделала ты, и надеюсь, что это было больно.
Мой желудок перевернулся. И глаза Макса снова метнулись ко мне с каким-то особым понимающим выражением, которое заставило меня задуматься, что еще он видел — знал ли он, что я сделала.
— И я надеюсь, — добавил он тихо, — что ты ни на секунду не пожалела об этом.
Он знал. Он должен был знать.
— Он бы меня убил, — прошептала я.
— Он бы это сделал. — Клип. Огонь. — Чертов монстр.
— Не всегда. Он был… — Мой голос затих. Как я могла даже описать, чем был для меня Эсмарис? Все извращенные, неудобные оттенки наших отношений? — Иногда он был добрым. Я думала, что он заботится обо мне, по-своему.
И все же тот человек, который смотрел на меня с такой искрящейся нежностью, был тем самым, кто сдирал кожу с моей спины, удар за ударом, с полным намерением продолжать, пока я не стану ничем иным, как безжизненным мешком плоти.
— Но только в конце я поняла, — сказала я. — Он любил меня как вещь, принадлежащую ему. Не как человека.
Произносить это вслух было больнее, чем я думдума
Челюсти Макса были так напряжены, что я могла видеть, как напрягаются мышцы даже в лунном свете.
— Он это заслужил. — Он бросил на меня еще один косой взгляд. — А как же блондин?
Боги, сколько он видел? Мое удивление, должно быть, отразилось на моем лице, потому что он слегка улыбнулся мне.
— Ты была не совсем готова морально, и ты все еще была в моей голове. У меня было место в первом ряду.
— А теперь мой вопрос, — сказала я вместо ответа. — Девушка с черными волосами. Кто это был?
Выражение лица Макса стало жестким. Он долго молчал.
— Это была моя сестра. — Клип. Он отвернулся и снова заговорил грубыми, отрывистыми фразами. — Отвечая на твой следующий вопрос, да, она умерла вместе с остальными.
Военные потери, сказал он с тем же неизменным окончанием.
— У тебя были ещё?
— Братья и сестры? Да. Нас было семеро. И мои родители. — Клип — быстрее и резче. — Это был шумный дом.
Семь. Каким ужасным и жутким, должно быть, было превратиться из семьи такого размера в… ничто.
— Расскажи мне о них, — тихо сказал я.
— О моей семье?
— Да. Какими они были?
Я видела, как руки Макса остановились, уголки его рта слегка сжались. И я смотрела, как его глаза уходят далеко, словно погружая пальцы ног в память.
— Слишком много есть, что сказать. Мой отец был громким и дружелюбным. Моя мать застенчивой и сдержанной.
Кли-п. Медленнее.
— У меня было три брата и три сестры. Брайан, Вариасл и Артаклиус. А потом близнецы, Шайлия и Мариска. А потом Кира.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Шесть братьев и сестер. Я представляла себе молодого Макса, забившегося в угол, чтобы убежать от шума, или ссорящегося с братьями и сестрами из-за повседневных будней. Неудивительно, что он был так разборчив в своих вещах. Вероятно, он вырос, постоянно защищая их от дома, полного людей.
— Ты, наверное, был… вторыми по старшинству, — предположила я.
Достаточно взрослый, чтобы отточить чувство бдительности, намеки на которое я улавливала тут и там. Достаточно молод, чтобы доказать свою бдительность, вступив в армию.
Он взглянул на меня, показывая слабый проблеск удивления.
— Хорошая догадка.
Я прижал палец под одним глазом, довольный собой.
— Я понимаю тебя, Макс. Ты не такой уж загадочный.
Только частично верно. Это было приятное чувство, но определенно было еще много вопросов.
Он одарил меня ухмылкой, говорящей, что он тоже это знает.
— В таком случае, всезнающая, я могу перестать отвечать на твои вопросы.
— Расскажи мне о сестре, которую я видела.
Улыбка исчезла.
— Не про смерть, — быстро добавила я. — Расскажи мне о ней при жизни.
— Это была Кира, самая младшая. — Клип. Вместо того, чтобы сжечь мертвый цветок, он свободно держал его в руках, сложив их на коленях. — Она была самым странным человеком. Ей нравились — как бы это еще сказать — грубые вещи. Как пауки и прочее. Умная как грех. И она только начинала. Ей было двенадцать, когда она умерла. Ни у кого не было возможности увидеть, кем она была или кем стала бы…
Он нащупал слова, затем сдался и погрузился в молчание.
Как всегда, мысли Макса были закрыты занавеской, которую я не могла раздвинуть. Но я все еще могла чувствовать его горе, портящее воздух между нами, отголоски того, что я чувствовала, когда была в его разуме, отголоски того, что я чувствовала в своем собственном сердце. Я знал эту потерю.
— Когда работорговцы пришли в мою деревню, — сказала я, — я оставила всех, кого знала. Моих друзей, мою семью. Мою маму. Их отправили на шахты. Только меня продали лордам.
Я до сих пор помню, как они выглядели, их спины выпрямились, когда их уводили в ночь, полные достоинства в этих прямолинейных серебристых линиях. И я наблюдала за ними из этой шаткой телеги, готовясь к новой жизни.
— Мне жаль, — пробормотал Макс, и это звучало так, будто он действительно имел это в виду — как будто он чувствовал это со мной.
— Я уверена, что теперь они все должны быть мертвы. Шахты убивают быстро. Или, возможно, они все сначала покончили с собой. — Среди взрослых всегда ходили разговоры о том, что они будут делать, если окажутся у входа в эти туннельные гробы. Нередко целые деревни глотали яд, спрятанный под языком, вместо того, чтобы столкнуться с унизительной и неизбежной смертью. Я представила, как эти силуэты рушатся ряд за рядом. Отбросила мысль. Проглотила.
— Но самое ужасное, — продолжала я медленно, — это думать, что они все похоронены где-то в яме вместе с множеством других рабов. И я ненавижу их смерть. Но что я ненавижу больше, так это то, что не осталось никого, кто помнит их жизнь.
Никого, кроме меня.
Моя мать была могущественной и мудрой. Она была центром мира для меня и для людей нашего сообщества. И она превратилась в ничто иное, как сжатую горсть моих воспоминаний.
Теплый ветерок трепал мои волосы, вызывая дрожь в листве. Я чувствовала тепло плеча Макса рядом со своим, хотя мы оба были совершенно неподвижны.
— И кто мы, черт возьми, такие, — сказал он наконец низким и хриплым голосом, — чтобы нести что-то столь ценное?
Одна из многих неуверенностей, о которых я не говорила вслух, но которые каждый день терзали мои мысли. У меня не было ответа.
Я услышала глухой звук ножниц, падающих на сырую землю, руки Макса были неподвижны. Мы долго сидели в тишине, горе и воспоминания сплетались вокруг нас призраками.