Знал бы Квотриус, о каких-таких «вероятностях полюбления» кого-либо из стада сего, с которым сплотила меня единственная битва, что бы он сказал мне? Обругал? Это не в его природе. Скорее, принял бы любое моё решение, а по возвращению домой с новым избранником тихо вскрыл себе вены. За ненужностью. Как вещь, вышедшая из употребления. Именно, что за ненадобностью. Таков уж он, мой возлюбленный. Скромный, немного забитый, ну да, в детстве же его наказывали телесно, так, как полагается воспитывать детей в эту и не только эту эпоху. Но до тридцатых годов аж девятнадцатого века, когда романы Диккенса… Но мне надо ответить на заданный вопрос, я и без того молчу слишком долго.
- Нет, несколько раз сражался я на боевых рапирах, но только один раз убил человека, чародея, осмелившегося бросить тень на память о моей матери, хоть и великой блудницей была она на самом деле. Однако я должен был защитить честь рода. Понимаешь ли ты меня в сём - защищать дело неправое, но напрямую касающееся родителей своих?
- Представь себе, даже за честь своей матери, наложницы, чести, вроде как не имеющей , ибо рабыня еси, вышел бы я на поединок на спатах, гладиусах или просто пуго одних, не раздумывая ни минуты.
- Вот и я поступил также.
Во всех остальных поединках и сражениях бился я с помощью волшебства и разума и никогда - за счёт грубой силы, как сейчас.
- Но ты, кажется, сражаешься своей рапирой - этим невиданным мечом - беря не силой, а скоростью, ловкостью и собственной гибкостью. Так не бьётся ни один легионер, не говоря уж о варварах.
- Меня долго учили этому искусству владения рапирой, - отрезал Снейп.
Ему не больно-то хотелось распространяться о будущем, о том, как учат фехтовать благородных сыновей, тем более наследников и вообще единственных в семье отпрысков чистокровных родов.
Но он смягчил свою резкость, ласково спросив:
- Так принести ли тебе сыра?
- Ежели хочешь соделать мне любезное, просто откинь полог, и сам я позову кого-нибудь проходящего. Не подходящее это дело для такого воителя, как ты - самому ходить за обычною лагерною едою.
Северус подумал, что «лагерная еда» по-английски звучит довольно двусмысленно, но на латыни с этим понятием не были связаны концентрационные лагеря или подобные заведения, только без особых издевательств - для военнопленных. Войны, как обеих Британских магических, так, и это главное, Второй Мировой, в зачатке которой двое гомосеков что-то между собою не поделили, наверное, кому какую позицию занимать - всепобеждающий топ или терпящий его выходки боттом. Но Северус на этот раз быстро вернулся в реальность пятого века с его «лагерной едой» и, отмотав назад во времени, ответил с непокидающей его горечью и томлением по чему-то более простому, самостоятельному:
- Как скажешь, Квотриус. Я-то думал, уже отошёл ты от своих привычек белоручки - вспомни, как нарезал ты цветы. и травы, и корения и тёр их на тёрке сам, руками своими для приготовления Веритасерума. А доселе не знали они иной работы, как мечом махать да пуго резать… Извини меня, что не ценю я воинский «труд», как вы все тут называете своё искусство убивать, насиловать и обворовывать уже безоружных. Эх, вас бы, да в эпоху ландскнехтов* * , в век бы шестна… цены бы наёмникам не было, да и всадникам нашлось бы подобающее их положению и званию место…
… Между прочим, так я и соделал утром без совета твоего, а когда сие было попросту необходимо - позвал проходящего легионера, ведь тогда не мог я уйти от тебя, и он принёс. Но ежели могу я сделать что-нибудь сам, то не буду лишний раз приказывать или, тем более, просить.
- Но… Хорошо, ежели тебе гоже самому ходить за едой, то да, принеси немного овечьего сыра.
Квотриус вовсе не хотел есть каменный, как он знавал, был у варваров, овечий сыр, но не желал подорвать уверенность Северуса в том, что, вот, заботится он о Квотриусе. Пускай его тешится, ходит взад-назад и вообще делает, что ему заблагорассудится.
Северус принёс большой кусок сыра, невзирая на ропот солдат, что, мол, трапеза ещё не началась, и сыр не разделён между всеми.
- Мне надо как можно скорее принести что-нибудь съестное раненому всаднику Квотриусу. Он проснулся и голоден.
Или вы уже и память пропили?! - грозно прикрикнул он.
Квотриус, прежде, чем с трудом есть, вернее, рассасывать кусок сыра, принесённый Северусом, практически отвоёванный у солдат Божественного Кесаря, отломил кусочек и протянул его брату. Тот с благодарностью за заботу раненого о себе, здоровом, но несколько физически истощённом после всех треволнений и, главное, исцеляющего заклинания, несмотря на обеденную трапезу, принял сыр, и братья начали есть.
Голодный взгляд Поттера так и сверлил бок Северуса. Наконец, он не выдержал и сказал едко:
- Поттер, неужели вы и впрямь хотите отнять «жрачку» у «благородного рим-ла-нх`ын-ин-а»?
Почему вы постоянно голодны?
- Ничтожный Гарри не хочет отнимать жратву у благородного Сх`э-вэ-ру-у-с-сэ, прекрасного воина, из милости говорящего, как Гарри.
А насчёт жрачки, Гарри и сам не знает, почему он постоянно голоден. Кажется ему, что-то случилось с телом его, и брюхо постоянно пусто…
- Да говорите о себе: «Я» вместо «ничтожного Гарри»! Вы же - свободный человек, поймите это наконец! Где ваша гордость?
- У… м-меня нет гордости. Ничтожный Гарри остался всем то-что-внутри рабом.
Поттер замолчал, глядя, как ходит кадык на тонкой шее Сх`э-вэ-ру-у-с-сэ, когда он глотает разжёванный, оказавшийся каменным, сыр, и это зрелище заворожило Гарри. Ему даже немного меньше захотелось жрать. А гордость у Тох`ыма была, откуда-то взялась, когда он убил тот-кто-делает-навыворот. Из-за гордости-то Тох`ыма мы и сбежали. Ничтожный Гарри не имеет гордости даже в это вре-мя, хоть и ел мясо.
- Скажите, Поттер, этот ваш Тох`ым говорил что-нибудь о человеке с моим именем или моими приметами? Ну же, простите, вспылил.
- Гар… Я… не заслуживаю, чтобы передо мною извинялся по-настоящему, а не по-детски свободный человек.
- Как это «по-детски»?
- Перед невзаправду свободным, только в этом маленьком х`нарых`, но не снаружи его даже, не около вонючего оврага, куда Гар… я ходил бросать кость. Даже не там, около отхожего места лег-х`э-о-не-ров…
- Не могу я сейчас сделать вас свободным перед всем войском! Поймите вы это! Своей тупой башкой, ведь вы никогда не отличались особым умом, даже «там», в нашем с вами времени, горе вы моё луковое! Терпение и ещё раз терпение!
- Я потерплю, я дотерплюсь ещё до того, много пальцев раз времени, когда ты полюбишь меня, Сх`э-вэ-ру-у-с-с!
- Что-о?!
Как ни в чём не бывало, этот выросший и обуреваемый гормональными сдвигами наглец уже отвечал на вопрос: