- Ничтожный Гарри вовсе не хочет есть - он же спал, а не работал. Да и шмоток мяса с жиром был велик, - добавил он практически после минутной паузы.
… Да, так долго Гарри думал, когда ему отводили на этот процесс хоть сколько-нибудь времени, а не хлестали бичом по костлявой спине с выступающим, искривлённым позвоночником и, слава Мерлину, ни разу не переломанными рёбрами сразу после команды или, что намного хуже и больнее, прикладывали мечом плашмя по голове. Последнее действие вообще располагало не к заданному действию, а к тому, чтобы лечь-полежать, и неважно, в травах ли, на вытоптанной земле стойбища рабов или на дрязге, или на морозце, так и увлекающем в приятные сны… Но вот уже второй удар, и нужно не спать так сладко, как обещает только снег, а суетиться, выполнять дела очередного ненавистного «заказчика», в принципе, не благородного хозяина даже. Но таковых в племени Х`ынгу принципиально не водилось, чтобы не разжигать ненависти между более и менее «счастливыми» воинами, которым удалось заполонить ворогов вопреки приказу Х`ынгу - «Пленных не брать!». Однако пленные попадалсь сами - трое из них были лазутчиками соседних племён, двое были незнаемо, кем, захваченными в странных одеждах подростком и мужчиной, на которого многие косили глаз… Да, именно в этом смысле. Да и подросток вытянулся в симпатичного юношу. Вот, если бы он ещё не щурился… Так цены б его зелёным глазам не было, и пошёл бы по рукам парень, а, скорее по другим истинно мужским местам воинов Истинных Людей…
… - Да совсем помешались вы, Пот… Гарольдус, теперь вас будут звать так, на работе, - резко вмешался в воспоминания и домыслы Гарри иноземец. - Не будет у вас больше работы, кроме, как вовремя исчезнуть из шатра по моей команде.
- А, может, раб Гарри…
- Никаких «рабов» и никаких «может». Напьётесь у кого-нибудь в шатре побольше, много-много пальцев, как много ышке бяха, завалитесь под кусток, завернётесь в плащ поплотнее и спать до восхода солнца.
Всё, я пошёл.
Но вернулся Северус с пустыми руками - запах от «агнцев» был воистину восхитительным, но это было пока всё, чем можно насладить вкусовые рецепторы - бараны дожаривались до полного размягчения жёсткого мяса. Просто у гвасинг были очень жилистые, привычные к дальним переходам овцы.
Однако в лагере произошло некоторое оживление - в разгромленном доме-шатре варваров обнаружилось множество кусков овечьего сыра и ещё несколько хорошенько припрятанных корчаг со жгучей водой - вот уж, и правда, добрая добавка к почти несолёной баранине - соль берегли из последних сил
Солдаты после дневного, обязательного даже и для неромеев сна, который оставлял больший вечерний аппетит к еде, и огромнейший ночной - к женщинам, доставшимся ни за осьмушку коровы, а, кому повезло, без единой царапины, но таких везунчиков было мало. У кого-то что-то да было порезано, проколото. Зато сейчас они, позабыв о быстро заживающих болячках, помыв руки, умывшись и попив, весело брызгали принесённой водой друг на друга, повсюду слышны были простенькие шутки, кто-то говорил меж собой на родных, материнских языках. Ни звука латинской, общенациональной матерщины. В общем, наблюдалась полная идиллия, и ничто не указывало на то, что вчера эти самые добрячки убивали, насиловали и женщин, и мужчин заодно - сущих мальчиков, и превращали свободных, доселе самих бывших хозяевами общественных рабов, ни в чём не повинных людей, кроме того, что у них водились «трофеи», одной из разновидностью которых были сами эти люди, в говорящий, но не имеющий права раздумывать над приказаниями Господина, скот.
Снейп очень удивился мирной атмосфере, царившей в лагере - он-то ожидал, что будут препирательства, разборки и поножовщины из-за женщин, не так «поделенных» между собой рабов и прочих неодушевлённых трофеев. Ведь ни у рабов, ни у серебра и мехов одинаково нет душ. Но все были милы и настроены на ещё одну весёленькую ночку с пьянством, бабами и игрой в кости - извечным развлечением солдат всех эпох, кроме века двадцатого, стоящего особняком в череде войн за счёт резко изменившихся правил их ведения и массовости. Тогда преобладала игра в карты, но сравнить век пятый и век двадцатый может только полный идиот. Хотя… Северус же ведь живёт в пятом веке полнокровною жизнью, которая и не снилась ему в веке ни двадцатом, ни в следующем, едва начавшемся. Живёт так, как хочется именно ему, наплевав на все условности «братской», на самом деле несуществующей связи с возлюбленным Квотриусом.
- Еда ещё не готова, милый мой Квотриус, ещё немного надо подождать. Но вот как относишься ты к овечьему сыру? Могу принести прямо сейчас Правда, жёсток он. Вот и раздают его, кому ни попа… всем желающим…
- Да понял я словесные уловки твои, о брат мой возлюбленный! - засмеялся Квотриус, внезапно приподнявшись на локте с налёженного места. - О Северус, достаточно тебе только сказать любому проходящему мимо солдату Божественного Кесаря, и легионер тотчас принесёт всё, что ты захочешь. Быть тебе всадником после этого похода - внушил ты сначала страх суеверный солдатам. Теперь же, как я слышал вчера, после сражения, относятся они к тебе, как к самому Марсу - Воителю. Ты же великий воин, Северус! Помни о сём и гордись премного сим! Мало, кто, да единицы за будущность мою всадником, сражались в первом своём бою так, как сие соделывал ты!
Скажи, в… том времени сражался ли ты также горячо и безрассудно с врагами своими?
Глаза Квотриуса разгорелись огнём… лихорадки, потихоньку обуревавшей тело его пред ночию беспокойною и тревожною. Выживет - не выживет? Вот, в чём вопрос, и ворос сей терзал Северуса по мере приближения ночи. Но он, как ни в чём не бывало, ответил брату, возлюбленному своему единственному, для начала подумав:
-А вдруг я и вправду полюблю кого-нибудь из наёмников? А что, большинство их - полукровки, тот «типаж», который мне по нраву. Но в их неправильных, грубых чертах нет ни лепты прелести… того же Поттера потому, наверное, что она является чисто английскою, любимою мной, родной, такой… знакомой. О-о, что за бред лезет в голову невыспавшемуся человеку, да ещё с непроходящим стрессом с находящимся под бочком источником оного - Поттером.
Знал бы Квотриус, о каких-таких «вероятностях полюбления» кого-либо из стада сего, с которым сплотила меня единственная битва, что бы он сказал мне? Обругал? Это не в его природе. Скорее, принял бы любое моё решение, а по возвращению домой с новым избранником тихо вскрыл себе вены. За ненужностью. Как вещь, вышедшая из употребления. Именно, что за ненадобностью. Таков уж он, мой возлюбленный. Скромный, немного забитый, ну да, в детстве же его наказывали телесно, так, как полагается воспитывать детей в эту и не только эту эпоху. Но до тридцатых годов аж девятнадцатого века, когда романы Диккенса… Но мне надо ответить на заданный вопрос, я и без того молчу слишком долго.