подушку. Ее плечи беззвучно сотрясались.
Доктор Шнайдер положил мертвое тельце на стол и распеленал. Зрелище вызвало у него возглас удивления. Или отвращения? Но он, к счастью, тут же овладел собой, быстро и молча осмотрел ребенка и под конец снова обернул тельце полотенцем.
– Я скажу мужу, чтобы он утром позвонил в похоронное бюро. Мать мы возьмем с собой в больницу, она явно потеряла много крови.
Доктор Шнайдер впустил двух санитаров, ожидавших за дверью, и указал на Марианну.
– В клинику, – приказал он. Когда мужчины клали Марианну на носилки, он все же пожелал «скорейшего выздоровления», но не глядя на нее.
Хульда убрала ей прядь волос со лба.
– Я пригляжу за ребенком, – тихо сказала она. – И позабочусь о вашей семье, обещаю.
Марианна кивнула с закрытыми глазами, одинокая слеза застряла в волосах у виска. Затем санитары ее вынесли.
Врач начеркал что-то в справке о смерти и захлопнул сумку. Щелчок металлического замка словно скрепил все печатью. Напоследок он, сдвинув брови, посмотрел на Хульду.
– Я давно за вами наблюдаю, фройляйн Гольд. В этот раз вы, кажется, не наделали ошибок, но когда-нибудь наделаете.
– Как и любой другой человек. – Хульда постаралась придать лицу самоуверенное выражение. Но ее задело каждое слово доктора Шнайдера.
– Возможно. Однако есть люди, которые действуют самоуправно и безответственно, игнорируют прогресс, и тогда ошибка непростительна.
Высказавшись, доктор Шнайдер вышел, оставив Хульду в спальне с мертвым ребенком. Она слышала два сильных мужских голоса, обсуждающих что-то важное, – доктор Шнайдер общался с мужем Марианны.
Хульда подошла к окну: внизу Марианну грузили в машину. По инерции Хульда взяла маленький безжизненный сверток и принялась укачивать его. Она знала, что теперь ребенку не нужно этого внимания, что он давно уже далеко отсюда. Но ей самой нужно было успокоиться. Она принялась тихонько напевать. И только после нескольких тактов осознала, что это еврейский псалом, который пел раввин Рубин. Казалось, это было так давно, когда она стояла с ним в убогой кухне Ротманов…
За окном все еще стояла глубокая ночь, только кое-где виднелись тусклые огни фонарей. Хульда ждала утра, первых лучей света, торжества жизни…
– Фройляйн Хульда? – раздался тоненький голос от двери. Это был Хуго. – Можно войти?
Хульда медлила. Но решила, что мальчик сегодняшней ночью взял на себя огромную ответственность и прекрасно справился. Он стоял на пороге между детством и взрослостью. Хульда поманила его.
– Это?.. – Он указал на сверток в ее руках и притих.
– Твой брат, – сказала Хульда, опустив лицо младенца, чтобы Хуго было лучше видно. – К сожалению, он не будет жить.
Хуго благоговейно коснулся почти прозрачной щеки ребенка.
– Брат, – тихо сказал он. – Было бы так здорово! Настоящий братишка, которого можно защищать и играть с ним в футбол.
Хульда не удержалась от улыбки:
– Да, вы бы оба были в восторге друг от друга. Какое было бы счастье для малыша иметь такого старшего брата, как ты.
Хуго подавил горестный вздох, опустил руку, но не отводил взгляда от крохотного личика, торчавшего из полотенца.
– Ему собирались дать имя Пауль. Хорошее имя для младшего брата.
– Действительно, – согласилась Хульда. – Если хочешь, можешь звать его Пауль. Вы же протестанты, да? Тогда твои родители его обязательно будут крестить. Новый пастор Рабенау при церкви апостола Павла хорошо заботится о своем приходе и возьмет все хлопоты на себя.
– У Пауля будет своя могила?
– Непременно. Завтра же с утра твой отец договорится с похоронным бюро, и потом вы сможете с ним проститься.
Хуго кивнул. Хульде показалось, что его лицо постепенно утрачивает обеспокоенное выражение. Очевидно, Хуго успокаивало, что все пойдет своим чередом. Хульда знала, как хорошо дети умеют приспосабливаться, могут многое забыть, пока их миропорядок остается прежним. Она была уверена, что семья Райхерт справится с утратой четвертого ребенка, даже если на это понадобится время.
– Но все равно это несправедливо, – в заключение добавил Хуго.
– Здесь ты прав, – мрачно сказала Хульда. – Просто ужасно несправедливо.
Она нащупала в кармане юбки леденцы, которые купила вчера в киоске по дороге домой из зоопарка, протянула один мальчику и один положила себе в рот. Они стояли рядом, сосали леденцы и глядели в окно, где наконец маленький дрожащий луч света начал подниматься над трубами домов и прогонять ночь.
14
Понедельник, 29 октября 1923 г.
Сегодня, как и каждое утро по прошествии родов, Тамар проснулась дрожа, словно ее выбросило огромной волной на берег необитаемого острова. Она с трудом продрала глаза, веки будто склеила смесь грубого песка и соленой воды. Было темно, сердце бешено колотилось, она вслушивалась во тьму, пытаясь сообразить, где она находится. Пока не услышала тихий храп Цви и приглушенные шумы улицы.
Тут она снова все вспомнила. И мгновенно невидимая пятерня схватила ее за горло, прогнала приятную сонливость и уступила место свинцовой тяжести. Тамар невольно пощупала живот и застонала. Пустой как старая бочка. К счастью, ночная рубашка больше не намокала на груди, молоко уже пропало. Скоро все, что напоминало ей о ребенке, исчезнет.
Но ей, конечно, этого не забыть, никогда, до самой смерти.
Более того, Тамар решила сделать все, чтобы вернуть сына, даже если сейчас она ощущала себя словно вялая выжатая тряпка. Ей нужно восстановить силы!
Затаив дыхание, она выскользнула из-под тонкого одеяла, набросила шаль поверх ночной рубашки. Трясясь от холода, она выскользнула из квартиры и поднялась по лестничному пролету в уборную. Кровотечение еще не прошло, поэтому она клала в трусы комки старых газет, которые впитывали большие объемы. Тамар знала, что и эти выделения скоро прекратятся – через несколько дней точно.
Облегчившись и засунув в трусы новые обрывки газет, она вернулась в квартиру и прошла в кухню. Зажгла газовую плиту, бросила несколько угольных брикетов в стоящую в углу печь, ожидая, когда сухое тепло медленно наполнит кухню.
В квартире было тихо, семья еще спала. Тамар ценила возможность побыть некоторое время наедине с собой. Присутствие свекрови и раньше было для нее невыносимо. Теперь же с каждым днем становилось еще невыносимее. Свекор Аври был дружелюбен с ней, но дома бывал редко, иногда Тамар не видела его по несколько дней. Он был гостем в собственном доме, проводя время то в синагоге, то в пекарне, то на охоте за съестным. Свекровь Рут была, в отличие от своего мужа, все время дома, и Тамар страшилась и ненавидела ее. Один вид сухопарой фигуры Рут вызывал у нее отвращение. Что теперь ждать от этой женщины, не хотелось даже