Анне Штерн
Закон семьи
Аnne Stern
Fräulein Gold: Scheunenkinder, Vol. 2
© 2020 by Rowohlt Verlag GmbH, Hamburg
© 2021, Зибер Таня
© ООО «Издательство АСТ», 2023
Оформление обложки Александра Воробьева
* * *
Я обожаю Берлин до дрожи в коленках. Я не знаю, чем он порадует меня завтра. Сегодня это не имеет значения – я сижу в кафе «Йости» на Потсдамской площади, вокруг меня простор и мраморные колонны. (…) Я всегда прогуливалась по Лейпцигской и Потсдамской площадям. Из кинотеатров раздавалась музыка (…), и все вокруг пело.
Ирмгард Койн, «Девушка из искусственного шелка» (Das kunstseidene Mädchen), 1932
Пролог
Четверг, 13 февраля 1902 г.
Рут во весь дух неслась по темным переулкам. Снег заглушал топот ее сапог. Услышав протяжный, похожий на волчий, вой собаки, раздававшийся эхом над низкими крышами штетла[1], она остановилась и испуганно осмотрелась. Сердце бешено колотилось. Переведя дыхание, Рут побежала дальше. Старалась ступать легко, едва касаясь земли подошвами сапог. Было трудно быстро бежать, почти лететь, и при этом не поскользнуться.
Во всех окнах давно погас свет, жители еврейского квартала в галицийском городке спали. Тут и там ветер хлопал ставнями. Коровы мычали во сне в своих коровниках позади приземистых хижин.
Лишь бы никто не вышел, чтобы справить свою нужду за углом!
Рут продолжала бежать. Свернула из Сапожного переулка в Пекарский, где жила ее семья. Ей был знаком здесь каждый камень, каждый водосточный желоб, каждая черепица. Но в свете луны штетл казался чужим и словно заколдованным. Что за волшебник заколдовал его, злой или добрый? Кто его знает. Однако Рут знала наверняка, что ее поступок делал из нее прокаженную, неприкасаемую, отвергнутую собственными родителями и женихом. Узнав, что она сотворила, Рут проклянут быстрее, чем она успеет прочитать Шма Исраэль[2]. Но отчего же каждая клеточка ее тела излучала счастье? Затягивая потуже платок на своих густых локонах, Рут представила его – его руки, улыбку, запах кожи и клея, – и ее охватил озноб. Из-за родинки над губой юного сапожника прозвали Червовым Валетом. Прозвище шло ему, считала Рут. Он был чудесный, красивый и добрый, как ангел. Но не еврей. Запрет они нарушили уже в третий раз, в темном углу его мастерской, посреди ночи, и лишь снег, падающий за окнами, был тому свидетелем. Неверный поступок. Рут была сосватана Абрахаму Ротману и должна через считаные недели, еще до Песаха[3], стоять с ним под хупой[4]. Ее отец пригласил всю родню и знакомых: когда выдаешь замуж единственную дочь, мелочиться нельзя, как бы плохо ни шли дела. Жених – сильный и работящий подмастерье с коммерческой жилкой, который сможет занять место отца Рут в пекарне, когда тот состарится. Пекарня в этот день наполнится ароматами сдобных «косичек», маковой выпечки и кугеля. Мать всплакнет. Рут же, стиснув зубы, будет радостно улыбаться, как и подобает невестам. Но пока есть время, она не в силах противиться худому, размышляла она, приближаясь к родительскому дому. Худое кажется правильным.
Днем, когда она сидела с матерью и маленькими братьями в тесной избе или подметала двор, ночи представлялись ей чем-то ненастоящим. Как будто не она, Рут, бегала к чужому мужчине в сапожную мастерскую, а другая, падшая женщина, заплетавшая свои непослушные кудри в нетугие косички. Женщина, рисковавшая всем ради любви. Но стоило сумеркам накрыть штетл, как в груди Рут что-то екало, словно сапожник привязал к ее сердцу шелковую нить и тянул за нее каждый вечер. Она выжидала, пока родители заснут, напряженно прислушивалась к спокойному ровному дыханию братьев в спальне, и тогда уже, открыв створку низкого окна, выбиралась на ледяную улицу. Она знала, это было чистое сумасшествие: ведь ночи в мастерской могут иметь последствия. Как любила повторять старая София, помогавшая по понедельникам с уборкой в пекарне, любовь – это безумство, и причиняет беды, если потерять осторожность.
…Где же моя осторожность, вопрошала себя Рут, с трудом сдерживая ликование, и открыв створку окна с помощью заранее привязанного к нему шнура, и ловко, словно угорь, проскользнула в комнату. Ведь никогда прежде в своей маленькой жизни она не была так счастлива.
1
Воскресенье, 21 октября 1923 г.
– Фройляйн Хульда! – позвал Берт, продавец газет с Винтерфельдской площади, и оживленно замахал руками.
Всегда одет с иголочки, фланелевый костюм и шляпа в тон; в его неотапливаемом павильоне в это время года бывало прохладно, поэтому поверх пиджака он накинул черное бархатное пальто. На шее красовалась бордовая шелковая бабочка – признак того, что сегодня воскресенье.
Надо же – в любую погоду он выглядит, как гость на торжественном ужине, а не как площадный торговец газетами, улыбнувшись, подумала Хульда. Подойдя поближе, она заметила, что обшлаги рукавов изрядно потерты – значит, Берта кризис тоже не пощадил. Нужда, господствующая еще с начала войны, которая давно закончилась, коснулась и его.
– Что пишут в газетах? – поинтересовалась Хульда, поставив тяжелую кожаную сумку на землю и растирая пальцы, которые саднило из-за врезавшихся в них ручек. Она работала акушеркой и постоянно таскала с собой, как ей казалось, половину медицинского кабинета. Всевозможные снадобья, настойки, слуховую трубку, компрессы, прокладки. Даже по воскресеньям, когда у других был выходной, она работала: ведь новорожденные не появлялись на свет согласно календарю.
Берт специально вышел из своей будки, поклонился и поцеловал ей руку.
– Я как в лечебнице для умалишенных, – ответил он, поглаживая свои вощеные усы. – Настали безумные времена. Опять вышли новые банкноты, невероятно…
Порывшись в кармане, Берт протянул Хульде бумажку:
– Банкнота вообще-то старая. Но надпись новая.
Хульда взяла деньги и не поверила своим глазам. На банкноте номиналом в тысячу марок теперь поверх цифр было напечатано красным жирным шрифтом: «10 миллиардов». При виде такого абсурда она фыркнула – банкнота напоминала игрушечные деньги фантастической страны. Но нет, это были немецкие деньги, настоящие и в меру платежеспособные.
Если еще несколько месяцев назад никто в стране не расхаживал бы с такой суммой в кошельке, то сегодня на нее можно было купить только самые необходимые продукты.
– Один из моих покупателей работает в службе инкассации при Рейхсбанке, – начал Берт и покачал головой. – Он утверждает, что у них пачки бумажных денег громоздятся на столах высокими башнями. Курьеры их развозят