Может, именно потому я клюнул на предложение Глушко, что мечты о расширении жилплощади нередко тешили меня, когда в угаре творческого вдохновения я ходил по своей комнате из угла в угол, наталкиваясь то на кровать, то на диван, то на письменный стол. Я был уверен, что заслужил для себя некоторые жилищные блага, хотя убедительному развитию этой уверенности серьезно мешала совесть. В окружающем мире, и в частности, в нашем родном городе, наверняка были семьи, чьи жилищные условия были много хуже моих, но человек, уже много лет проживающий в одиночестве, имеет некоторое оправдание для того, чтобы немножко заклиниться на собственных проблемах. Так я оправдывал сам себя, обдумывая предложение генерального директора в столовой во время обеда.
Лера Веневитина, все еще работавшая у меня редактором, села за мой столик, приведя с собой тощего и высокого юношу с копной нечесаных волос на голове.
— Можно, Павел Николаевич? — спросила она.
— Можно, Валерия Игнатьевна, — отвечал я столь же официально.
Они сели ко мне за столик, и Лера представила своего спутника:
— Вот, Павел Николаевич, познакомьтесь. Мой тезка, можно сказать, Валера Хабаров.
Я, занятый пережевыванием котлеты, кивнул тезке.
— К нам его прислали помрежем, — сообщила Лера.
Я прожевал котлету и спросил:
— Кто прислал?
— Абдуллин, — сказала Лера. — Вы же сами искали человека на «Детектив».
Я попытался вернуться к делам и вспомнил, что, действительно, озабоченный плачевным состоянием нашей старейшей программы, я подыскивал кого-нибудь в помощь моим зашивающимся режиссерам. Но я предполагал фигуру посолиднее, с творческими идеями и весом в общественном мнении. Мне был нужен как минимум новый автор, а не помреж.
— Вы кем работали доселе? — спросил я, посмотрев на юношу волком.
— Студентом я работал, — буркнул тот.
— Пед, или мед? — уточнил я.
— ВГИК, — отвечал он угрюмо.
— О! — сказал я, — да мы с вами однокашники, юноша! Что кончали?
— Я не кончал, — отвечал Валера со вздохом. — Ушел с третьего курса сценарного факультета.
— Да? — удивился я. — А у кого вы учились?
— У Арабова, — сказал он не слишком охотно.
— У Юры? — удивился я. — Он уже мастерскую ведет? Приятно слышать.
— Вы его знаете? — без радости спросил Валера.
— Не слишком близко, — сказал я. — Но ведь варились в одной каше… По какой причине вы бросили учебу?
— По принципиальной, — ответил Валера.
Я пожал плечами и вернулся к котлете. На некоторое время мы сосредоточились на еде.
— У Валеры есть свежие идеи, — сообщила Лера.
Я кивнул.
— Он даже сценарий принес, — добавила Лера.
— Это очень интересно, — проговорил я с набитым ртом.
— Может, мы подключим его к Люсе? — предложила Лера. — В качестве испытательного срока?
Я смотрел на нее и жевал. Это означало, что Лера вторгается за пределы своей компетенции, и она это сразу поняла.
— Как решите сами, — сказала она. — Просто у Люси сроки горят, и я подумала…
Валера уже понял, что он неосторожным замечанием порвал нить моего слабого интереса к его персоне, но не спешил исправить свою ошибку, и этим показался мне достойным внимания. Мы покончили с обедом, поднялись, и я был приятно удивлен, когда он, перед тем как отнести посуду в мойку, украдкой осенил себя крестным знамением.
— Он что, — спросил я Леру пока он относил посуду, — сильно верующий?
— Понятия не имею, — ответила та, пожав плечами. — У нас этот вопрос не поднимался.
— Ладно, — сказдл я. — У меня есть полчаса, я с ним потолкую.
Мы поднялись в мой кабинет, и Женя Наволоцкая сообщила, что мне следует совершить ряд дел, которые записаны в блокноте на моем столе. В кабинете я предложил Валере сесть, просмотрел записи и, не найдя в них ничего срочного, откинулся на спинку кресла.
— Курите? — спросил я.
Он покачал головой.
— Прекрасно, — сказал я. — Тогда расскажите мне, что за принципы развели вас с Юрой Арабовым.
— Дело не в Арабове, — вздохнул Валера. — Я Юрия Михайловича очень даже уважаю и ничего против него не имею. Меня не устраивает само направление творчества…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Но вы пришли на телевидение, — заметил я. — В редакцию, где направление достаточно далеко от глобальных творческих проблем.
— Да, — сказал он. — Я смиряюсь.
— Чего? — удивленно переспросил я.
— Смиряюсь, — пояснил он терпеливо. — Борюсь с собственными помыслами. Мне говорили, что вы человек церковный, значит, вы должны знать, что это такое.
Я покачал головой.
— А почему вы не захотели смиряться в Москве, в стенах ВГИКа? Там для этого больше возможностей.
— Духовник не благословил, — сказал он.
— А к нам, сюда, благословил? — подивился я.
Валера пожал плечами.
— А почему нет?
— Чем же у нас лучше? — спросил я с нарастающим интересом.
Валера неуверенно улыбнулся.
— У вас славы меньше.
Я буквально осел. Этот молодой наглец выбрал мою компанию, чтобы ненароком не прославиться во ВГИКе! Право же, ему долго придется смиряться, подумал я.
— Ладно, — сказал я. — Я вас беру с испытательным сроком. Вы имеете понятие о детективах?
— Не очень, — признался он. — Но я уже прочитал две ваши книги, так что приблизительное представление у меня есть.
— Прекрасно, — сказал я. — А о чем у вас есть понятие?
— Я универсал, — сообщил он скромно. — Мне все интересно. Кроме, конечно, порнографии и разврата.
Я понимающе улыбнулся.
— Ну почему же, — сказал я. — В порнографии и разврате тоже можно найти много поучительного.
Он очень серьезно покачал головой.
— Я еще слишком молод для этого, — сообщил он доверительно. — У меня в связи с этим во ВГИКе были страшные искушения. Потому я и ушел.
— Ага, — сказал я. — Так вот ваш принципиальный вопрос, да?
Он промолчал, угрюмо засопев.
— Нет, нет, — сказал я. — Исповедоваться мне не надо… Но у меня есть для вас одно дело. Очень полезное для смирения.
Он поднял голову.
— Да?
— Да, — сказал я. — Надо организовать юбилейное шоу.
— Шоу? — переспросил он.
— Да, — кивнул я. — Мне исполняется сорок лет, и руководство решило отметить это событие роскошной передачей.
Он кивнул.
— Предполагается собрать лучшие творческие силы города и области, — продолжал я развивать свою мысль. — Веселое представление с танцами, музыкальными номерами и юмором. Минимум порнографии и разврата.
— Но ведь это, — он осекся и смущенно кашлянул. — Это же…
— Что? — переспросил я. — Вас смущают танцы или песни?
— Меня смущает общее настроение, — сказал он. — С чего веселиться-то?
Я вздохнул.
— Дорогой мой, тут речь идет о карнавальном эффекте, — заговорил я глубокомысленно. — Как бы тяжко ни было людям, они нуждаются в разрядке. Мы должны нашим смехом породить чувство надежды, понимаете? Смех над собой рождает мудрость, а в мудрости проявляется чувство собственного достоинства.
— Вы так полагаете? — он смотрел на меня с уважением.
— Я в этом уверен, — заявил я решительно. — Именно в этом я нахожу оправдание для своей работы. И надеюсь, что и вы в этом поучаствуете.
Валера смущенно хмыкнул, сомнения не оставляли его, но я смотрел на него и ждал ответа. Он вздохнул и решился.
— Я попытаюсь, — сказал он. — А в качестве кого вы предполагаете меня использовать?
— В качестве помощника режиссера, — сказал я, — как и предполагалось. Но это будет не просто работа помрежа, это будет творчество в полном объеме. Общее руководство будет, разумеется, на мне, но я не из тех, кто подрезает крылья молодым талантам. Я предоставляю вам карт-бланш и жду от вас онтологической емкости.
Он неуверенно хмыкнул.
— Онтологической емкости в развлекательном шоу?
— Да! — воскликнул я. — Пусть это будет для вас семь дней творения! Разверните перед зрителями модель Творения, и пусть это будет иметь видимость легкомысленного шоу.