жестокой борьбе, не прочитав Библию, то есть не зная предмета критики?
— Предмет я знаю, а лженауку читать не обязан.
— Невежество, молодой человек, не следует предъявлять в качестве доказательства вашей правоты: чтобы критиковать лженауку, нужно, по крайней мере, знать что-то об этой лженауке. В истории, которую вы, простите, преподаете, лженаукой обзывались и кибернетика, и генетика. Не так ли и с религией, о которой вы, по вашим собственным словам, ничего знать не желаете?
— Религия — опиум для народа. Это еще Маркс доказал… А я наркотики не употребляю и в бога не верю.
— Это я заметил — вы предпочитаете запивать водку красным вином… А относительно Бога скажу вам словами одного известного раввина: «В бога, в которого вы не верите, я тоже не верю!» От себя добавлю: нелепо было бы верить в карикатурного бога, созданного плоским воображением материалистов и преподнесенного населению в глупых агитках эпигонов марксизма типа Емельяна Ярославского. Эти агитки вы, позволю себе предположить, и пересказываете своим студентам…
Гена собрался было дать резкую отповедь Иосифу Михайловичу с позиций марксизма-ленинизма, но молчаливо сидевшая рядом Люся вдруг прервала его: «Ты не волнуйся, Геночка, помолчи… Все знают, что тебя интересует очередной съезд партии, а не какие-то там эпигоны. Выпей кваску лучше…» Она подала Гене стакан холодного кваса, спор как будто исчерпал себя, Иосиф Михайлович вышел из комнаты, вероятно, чтобы погасить свое неожиданное возбуждение, а я сказал Люсе: «Ваше предложение насчет попить кваску было очень своевременным и разумным. Позвольте пожать вам руку…» Она подала руку, я потянул и вытащил ее с дивана, отвел в сторону: «Люся, вы, конечно, понимаете, что всё происходящее здесь не подлежит разглашению…» Она сделала удивленное лицо: «Почему вы говорите это мне?» Пришлось пояснить: «Если ваш друг будет трепаться об этом в своем кругу или, не дай бог, которого нет, информация о наших разговорах… так сказать, выйдет из-под контроля, то я его задавлю вот этими самыми руками». И я показал ей свои руки для убедительности. Люся заулыбалась: «Ценю вашу бдительность, Игорь. Не беспокойтесь: Гена и заикнуться побоится о своем участии в этом антисоветском сборище. Я ему раньше вас причиндалы отвинчу — он это знает…»
Вернулся Иосиф Михайлович, он всё еще не мог отстраниться от темы, которая, по-видимому, очень волновала его:
«Дело в том, друзья мои, что многие из нас не понимают по-настоящему ни смысла религии, ни глубинного значения божественного в нашей жизни. Первоначальный смысл религии, по Ветхому завету, это отнюдь не вера, а образ жизни. Важно не то, во что ты веришь, а то, что и как ты делаешь. Религия — это не вера, а действие. В учении хасидов, между прочим, так и сказано: вера заключается не в молитвах, а в поведении согласно закону божьему. Петр Струве говорил, что все положительные начала общественной, социальной и семейной жизни укоренены в религиозном сознании. Он видел трагедию большевизации России именно в попытке разрыва связи между общественной жизнью и религией. Но эту связь большевикам не удалось полностью разорвать — даже наши доморощенные атеисты в своих лучших проявлениях действуют в рамках унаследованного от древних религиозного сознания. Возьмите, например, нашего друга, который здесь декларировал свое неверие в бога, — в действительности всем лучшим в себе он обязан тем библейским этическим законам, на которых уже три тысячи лет держится мораль человека иудео-христианской цивилизации. Он сам не видит этой связи, но это не значит, что ее нет. Эту связь хорошо видели ученые, которых у нас принято относить к основоположникам материалистических знаний — Галилей, Коперник, Ньютон, Эйнштейн… Последний, примите во внимание, формально не был религиозным человеком. Барух Спиноза, восставший против религиозной схоластики, разъяснил смысл понятия Бога в монотеизме, раскрыл его исходное, закодированное в Библии значение — это недоступная человеческому разуму сила природы, ее непостижимое творческое начало. А наши убогие „мыслители-атеисты“, как и многие верующие, между прочим, всё еще представляют Бога в виде мудрого бородатого старца, восседающего на облаке… Такого бога в кавычках приятно любить и легко отрицать. В этом проявляется в нас неизжитое язычество. Один современный английский историк религии — его, к сожалению, еще не перевели на русский язык — пишет, что смысл перехода от язычества к монотеизму состоял не только и не столько в преобразовании концепции многих богов-идолов в идею одного единого Бога-Творца, а, скорее, в замене иррационального и пассивного представления о таинственной и непостижимой сущности явлений окружающего мира активным изучением непознанного, основанным на силе разума. По мере познания человеком природы Бог не исчезает, а лишь трансформируется в нашем весьма ограниченном трехмерном воображении. Религия не исчезает в процессе познания природы наукой, она существует параллельно с наукой. Как говорил Эйнштейн, разум является инструментом познания, а религия определяет конечные нравственные цели человеческого существования. Но, повторяю, религия — это не ответ на вопрос, веришь ли ты в Бога».
Я старался запомнить мысли Иосифа Михайловича, чтобы потом записать их в дневник. Подобное я, пожалуй, слышал впервые, в его словах было много непонятного, интригующего. Впоследствии мы с ним несколько раз возвращались к теме религии и атеизма. Иосиф Михайлович был пантеистом в духе Спинозы, он рекомендовал мне книги по этим вопросам, разъяснял позицию Эйнштейна и других ученых относительно религии и науки. А тогда, помнится, его небольшая лекция вызвала новый виток дискуссии. Я первым отважился высказаться:
— Согласен, что религия и наука — два параллельных движения, но, мне кажется, наука подчас вторгается в религиозные проблемы и помогает решить их. Например, на вопрос «Есть ли Бог?» получен математический ответ в знаменитой теореме Курта Гёделя. Так мне это представляется…
— И каков же этот ответ? И кто таков Курт Гёдель, позвольте спросить дилетанту? — эмоционально воскликнул Иосиф Михайлович.
— Ответ таков: утверждение «Бога нет», равно как и утверждение «Бог есть», принципиально недоказуемо. А о Гёделе и его теореме лучше меня знает Валерий…
— Курт Гёдель — австрийский математик, эмигрировал во время Второй мировой войны в США, работал в Принстоне вместе с Эйнштейном, в Принстоне и умер где-то в конце 1970-х. Его знаменитая «Теорема о неполноте» относится к математической логике — я эту область знаю плохо…
— И всё-таки, Валерий, разъясните нам, почему Игорь считает, что Гёдель решил проблему существования Бога? — настаивал Иосиф Михайлович.
— Я не думаю, что это так… Если говорить очень упрощенно, то в «Теореме о неполноте» Гёдель строго математически доказал, что в любой логической системе существуют утверждения, истинность или ложность которых доказать невозможно.