вбегает Ледин пудель и осторожно, как бы невзначай, кладет морду мне на кровать. А я, не обращая ни малейшего внимания на то, как он терпеливо дожидается моего внимания, на щемяще преданные глаза, на хвост-моторчик, отпихиваю его ногой, грубо и как-то по-хамски. Он ничуть не обижается — он уже привык к такому обращению с моей стороны. А меня вдруг обухом по голове ударяет страшная правда: животное ПРИВЫКЛО к моему хамскому обращению, к моей неприязни, к моему отвращению. А почему? Потому что я презираю их взаимоотношения с хозяйкой! Бред! Мне так знакомо это чувство стыда и неловкости перед живым существом. С точностью могу воспроизвести в памяти это чувство: сначала долго смотрю на то место, где только что стоял пес, и медленно, тяжело внутри меня поднимается обжигающая волна печали. Сердце сжимается от ее прикосновения, брови складываются домиком с глубокой трещиной посередине. И острое чувство презрения к себе, к жестокому и эгоцентричному человеку, железной рукой вцепляется мне в горло.
…Воспроизвести могу, а почувствовать — уже нет. Никакого презрения, никакой волны — пусто и никак.
Не дожидаясь, пока запущу в него тапкой, пес покорно трусит обратно в Ледину комнату, а я снова вспоминаю, какой гадиной почувствовала бы себя раньше, случись мне хоть взглядом обидеть животное. Тут же вскочила бы, прижала его к себе, погладила, почесала за ушком и произнесла целую извинительную речь с ноющим сердцем и портретом Чехова перед глазами.
Но ведь это все ложь! Это мир, со всей своей уродливостью, несправедливостью, избытком бед, нищеты и болезней, — именно он заставил меня окопаться в выгребной яме и дышать исключительно углекислым газом собственных разложившихся мыслей.
Куда бы я ни пошла, куда бы ни кинула взгляд — всюду меня провожают тяжелым взглядом нищие, старики, убогие, калеки, люди с физическими и душевными изъянами — и у всех в глазах один и тот же упрек: ага, ходишь, молодая, здоровая, ходишь, тебе бы только танцы да музычка, да напиться, да с хахалем хохотать, а мы?! О нас ты подумала, шваль ты этакая?! Кто о нас подумает?!!
А я думаю, черт бы вас всех побрал и меня вместе с вами! Думаю! Ежесекундно ваши жалобные, страждущие рожи бередят мою несчастную душу укоризненным взглядом, заставляя безмолвно, бессмысленно сострадать вашим горестям. Ни одна жалкая, сгорбленная фигура, ни одна кривоногая, длинноносая девушка, ни одна разжиревшая от жизненных неурядиц женщина, ни одна пара уставших, озлобленных глаз не остается незамеченной мной. И мне приходится отворачиваться от них, приходится заставлять себя ненавидеть — потому что только так я могу избавиться от их беспрестанного, навязчивого напоминания о себе.
Господи, спрячь их куда-нибудь хоть на секунду!
Господи, сделай меня снова маленьким Буддой — жизнерадостным и беспечным, любящим животных и своих добрых родителей!
* * *
Сегодня Леде исполняется 25 лет. На вечер у нас запланировано небольшое «суаре». Придут самые близкие друзья, то есть человек 15. Конечно, Максим.
Я испытываю всю амальгаму чувств, кроме радости. У меня давно готово приуроченное к этому долгожданному дню стихотворение. Я написала его еще в пору одержимости Лединым очарованием, вложила в него всю гармонию, которую откладывала так долго и так тщательно, выплеснула всю жизнерадостность. Потом не спала множество ночей — казалось, что мой опус недостоин Музы. Подправляла, подкрашивала, подтягивала до «нужного» уровня, а однажды, горя желанием хоть как-то заинтересовать Леду своей персоной, проболталась о его существовании. Так что теперь не отвертишься — придется читать перед гостями. Она настояла на этом — не любопытства ради, а дабы похвастаться перед гостями: вот, мол, вы меня не цените, а мне даже стихи посвящают!
Вечером ощущение реальности притупляется, приглушается ароматом фруктов, экзотических напитков и тонких духов, и я снова оказываюсь в плену собственных иллюзий. И снова почти верю в ту красивую мечту, которую придумала для облегчения своего существования. Да и как в нее не верить — этим вечером Леда так неправдоподобно хороша. Разве может за такой внешностью скрываться душа продавщицы?
Я читала, но никто меня, кажется, не слушал. Играла музыка. Не помню точно текст, но написано было с настоящим, концентрированным, искренним чувством, вобравшим в себя все, что составляло когда-то самый смысл моего существования. И читая его, сама начала снова верить в то, что давно доказало свою эфемерность и необоснованность.
Моментально оценив ситуацию и придя к выводу, что стихотворение не произвело должного впечатления на публику, Леда поспешно буркнула «спасибо», засунула открытку за книги и бросилась развлекать гостей. Максим протянул: «Недурно!» — и налил себе еще стаканчик, а какой-то хлыщ высказал пожелание, чтобы я написала «что-то в этом духе» на его день рождения.
Я ушла к себе, но вряд ли кто-нибудь обратил на это внимание. Возможно, мое отсутствие заметила Леда — и уж точно не пожалела об этом. Мне бы почувствовать себя никому не нужной, бездарной дурой, а я испытываю облегчение — этот небольшой инцидент был своего рода последней каплей, вехой, за которой мне больше не нужно себя обманывать. Все встало на свои места. Теперь я знаю, что больше никогда мне не нужно будет присутствовать на этих тупых сборищах — бессмысленных, нелепых, фальшивых. Придется вернуться в свою нору, но зато я снова смогу себя уважать.
Зима
Самое спокойное время. Время тишины и чистоты, малолюдья и серебристо-лиловых мыслей — не слишком агрессивных и как бы слегка обезвреженных царящей повсюду красотой. И все-таки красота эта какая-то чужеродная и пустозвонная, что ли.
Все это напоминает мои нынешние сны… Вот оно! Глядя на скользящую по гладко-желтой стене тень от заводского дыма, вслушиваясь в хрустальный звон пушистой ветки, с которой только что слетела птица, впитывая геометрическую правильность заснеженного, залитого искусственным светом зимнего солнца города, я вдруг поняла, что изменилось в моих снах: в них не стало людей.
Я давно не вижу Нику, и это вызывает во мне самые противоречивые чувства: ужасно скучаю по ней, скучаю так, как не скучала никогда и ни по кому, и в то же время рада. Моя уязвленная гордость все еще лелеет надежду на избавление от этой позорной привязанности…
Мало того что сессия на носу, так еще нас со старостой подрядили написать речь для глуповатой блондинки, которая будет представлять факультет на конкурсе красоты. Причем не просто речь, а что-нибудь элегически-возвышенное, что-нибудь, что принудит сердца заседающих в жюри мужчин по-юношески трепетать, взволнует немолодую кровь прекрасной половины судей, а самых