оккупантов, а повышенный интерес к их имуществу. О-о-о! Просто я знал, что именно входит в стандартное материально-техническое обеспечение немецкой дивизии. Наша бригада по сравнению с ними – тьфу! Плюнуть и растереть. Одних пулеметов у фрицев было чуть не в десяток раз больше, не говоря обо всем остальном. А там ведь еще и автомобили, и тягачи, и броневики, и артиллерия. Так что в прямом бою мы им не противники. Но вот как камушек в сапоге можем столько неприятностей доставить, что мама не горюй!
Поэтому, узнав из допроса пленных (еще тех, которых вместе с пулеметом «благородия» захватили) о наращивании запасов всех этих ништяков, я впал в экстаз, и во мне моментально проснулся махровый хапуга. Ведь немчура для прорыва нашей обороны столько всего завезла, что аж ладошки потеют. Но в свете предстоящих событий (то есть будущей капитуляции) сейчас о прорывах и речи быть не может. А то бы они поперли, даже невзирая на сопротивление эшелонированной обороны фронта и поддержку нашей корабельной артиллерии. Только вот не срослось у них…
И тут возникает вопрос: это что же – всю завезенную прелесть фрицы потащат обратно? Ну уж нет! Как говорил один страдающий от безденежья потенциальный король: «Ни один враг не осмелится преступить мои границы, не заплатив соответствующей мзды!»[13]
И то, что будут снимать с Германии по контрибуции, это дело будущего. Но вот прямо сейчас у меня будут все шансы разжиться необъятной халявой. Правда, для этого были лишь предварительные задумки, и еще неизвестно, как командование дивизии отнесется к моим запросам, но подготовку мы вели плотную. За эти дни, после высадки, успели организовать места засад по маршрутам будущего отхода немцев. Заминировали два моста. Заложили мины на железнодорожных путях. Так что у нас почти все готово, и мы с радостью предоставим немцам выбор – либо поделиться нажитым, либо прорываться, теряя людей и то самое нажитое. Причем прорываться исключительно пехом (про подготовленную к уничтожению «железку» я уже говорил).
Дело осталось за малым – убедить Роберта фон Коша в том, что это хорошая сделка. Ведь после объявления о капитуляции часики начнут тикать. Просто мне исторически подкованный Жилин рассказывал, что, когда в Компьенском лесу подписывались бумаги, одним из условий был вывод войск с оккупированных территорий в течение пятнадцати дней. В реальной истории про Россию разговора не было. Но в этот раз мы не вышли из войны (почему, собственно, Антанта и признала Советское правительство), так что пятнадцатидневный срок распространится и на нас. Но главное, что противник не сможет заявить нашему правительству – дескать, ваши войска продолжают стрелять и всячески мешают выводу сил. Угу – фрицы, дурачки, сами нас объявили бандитами, не имеющими отношения к регулярной армии. Вешать обещали без суда и следствия. Вот теперь и хапнут полной ложкой, за столь вопиющую недальновидность.
Просто пешком, да еще и отягощенные имуществом, за это время немцы просто не успеют уйти. Так что теперь мы проводим удаленную ревизию будущих трофеев и ищем выход на фон Коша. Он ведь уже довольно пожилой (все-таки шестьдесят два года) и, по логике, особо упорствовать экспроприации не должен. Все равно хоть какая-то дальнейшая карьера генералу не светит[14].
Но если дедушка упрется, то сменим переговорщика. Хотя очень бы не хотелось раньше времени светить такой удобный способ решения проблем, как винтовка со снайперским прицелом…
Только все это дело ближайшего будущего, а ныне, буквально за час вызнав интересующие вопросы у унтера, я под занавес подытожил:
– Ну все, камрад. Сейчас тебе дадут воды и накормят. А мы пока займемся перепроверкой твоих слов у обер-лейтенанта. И если выяснится, что ты нигде не соврал, то будем считать, что жизнь и свободу заслужил.
Келлер, облегченно вздохнув, убедительным тоном ответил:
– Богом клянусь, в моих словах не было ни грана лжи. – После чего, помявшись, продолжил: – Осмелюсь напомнить, что господин обер-лейтенант не является интендантом и может не знать всех наших нюансов. Как я уже говорил, господин обер-лейтенант просто был в гостях у нашего господина лейтенанта.
Я отмахнулся:
– Разберемся.
И дал знак охране увести одного и предоставить второго пленного.
Летеха, невзирая на молодой возраст (а может быть, и благодаря этому), оказался довольно дерганым и скандальным. Ему не нравилось сидеть с мешком на голове, ему не нравилось обращение, ему не нравилась обстановка и ему не нравились мы. Высказав претензии, он гордо отвернул голову, но момент пика демонстрации варварам тевтонского духа сильно смазала оса, которая жахнула обера куда-то в район губы. Тот коротко вскрикнул, схватившись за физиономию, а я спокойно предупредил:
– У вас есть еще минута для того, чтобы начать отвечать на вопросы. В противном случае эта оса вам покажется райской бабочкой.
Фриц не стал дергать смерть за усы и, сочтя, что несгибаемость он показал достаточно хорошо, внял предупреждению. После чего допрос прошел почти так же, как и с унтером. Ну если не считать долгих многозначительных пауз перед ответами, высокомерных взглядов и общей брезгливости, не сходящей с лошадиной физиономии пленника. Потом в нем что-то опять переклинило, и он уперся. Мне это быстро надоело и, кивнув нашему контрразведчику на офицера, я приказал:
– Займитесь.
А сам ушел обедать.
После моего возвращения обер-лейтенант выглядел несколько непрезентабельно. Но зато пел соловьем. Ну а когда мы закончили, и Нетребко поднял брови: дескать, «что с ним делать дальше?», я лишь мотнул головой в сторону оврага. Ну а что еще? Немчик из пруссаков. Достаточно молодой, чтобы к следующей войне дослужиться до полковника. Плен он не простит. И на фига нам в будущем нужны настолько злобные противники, да еще и с огромной личной неприязнью? Так что – в овраг…
Зато теперь мы достаточно хорошо знаем обстановку. И не только по складам, так как лейтенант служил офицером при штабе полка. Грамотным офицером, знающим и памятливым – вон на карте сколько новых пометок появилось. И общими сведениями он обладал довольно неплохими, поделившись обстановкой в Киеве, откуда приехал буквально две недели назад.
Мельком глянув вслед уводимому офицеру, я закурил, размышляя о бренности всего сущего, но был прерван стоящим рядом контрразведчиком. Он, глядя туда же, куда и я, внезапно спросил:
– Скажите, а это было обязательно?
Тяжело вздохнув, ответил:
– Тарас Григорьевич, как вы заметили, во время допроса я коснулся нескольких чисто философских моментов. И в частности, спросил у обер-лейтенанта, как он относится к трудам Артюра де Гобино и Хьюстона Чемберлена[15].
Нетребко удивился:
– И что? Я тоже о них слышал. Но мало ли какие течения в Европе бывают. Тем более что тот француз-основоположник, насколько я помню, умер еще в прошлом веке. Про англичанина не знаю, вроде жив… Только