какое отношение они могут иметь к этому немцу?
Уважительно покосившись на бригадного контрразведчика (вот что значит образованный человек!), я пояснил:
– Вы о расовой теории просто слышали, а вот лейтенант отозвался о ней в превосходной степени. – И предупреждая дальнейшие вопросы, продолжил: – Просто я умею экстраполировать, поэтому с уверенностью скажу, что со временем в Европе это «учение» займет все умы и из теории превратится в страшную практику. Когда людей начнут уничтожать просто за неправильную форму черепа или за неверную национальность. Как расово неполноценных. Поэтому я предпочитаю давить эти чайники, пока они еще не выросли до паровозов. И если вам интересно, позже могу подробнее осветить тему.
Несколько выбитый из колеи контрик кивнул:
– Конечно, интересно!
А я подумал, что надо бы для всей бригады (а потом не только для бригады) дать пояснения пагубности расовой теории. Заодно и про арийцев пояснить. Чтобы западники не особо перья распушали. Публицистов к этому делу подключить. А то Жилин мне пояснил, что первые нацисты уже не просто вылупились, а сдохнуть от старости успели (именно от Седого я про того француза узнал), а у нас никто и не чешется. Иван считает, что пока не до этого, но я думаю, что время упускать нельзя. Уже сейчас надо людям рассказывать, какие там на Западе нас «друзья» ожидают…
Но тут, сбивая философский настрой, к нам присоединились появившиеся из оврага бойцы, и мы пошли в сторону штабного навеса. К слову сказать, допросы проходили сильно в стороне от общего расположения, и сейчас, идя эти пятьсот метров до своего места, я переговаривался с Нетребко, попутно обдумывая свою антинацистскую речь. Обдумывалось плохо, и в конце концов решил подключить к этому делу комиссара. Вот уж кто умеет нужные слова подбирать…
Правда, проходя мимо усаженной в теньке первой роты второго батальона, у которой сейчас проходила проверка знаний уставов, с улыбкой убедился, что косноязычных у меня в принципе нет. Вон как доходчиво сержант объясняет статьи армейского закона. Образно да с выдумкой. Тут и Петр Первый бы заслушался.
Кстати про уставы. В строевом и гарнизонном было довольно мало изменений. А вот дисциплинарный и внутренней службы (к которым я конкретно приложил руку) поменялись кардинально. А так как они наконец-то были утверждены и даже распечатаны, то бойцы их активно изучали. По правде, там еще дописывать и дописывать, но основы положены. Во всяком случае, для общевоинских уставов. И что характерно, тяжелее всего приходилось офицерам. Переучиваться оно ведь завсегда тяжелее, чем просто учиться. Но ничего – справятся.
Да и общий настрой в бригаде мне нравится. Новенькие из народа вполне себе осваиваются. С офицерами несколько сложнее, но тоже неплохо. Судя по донесениям, из полутора сотен всего пятеро пока так толком и не прижились. Надо будет сегодня их собрать и поговорить. Вспомнив об этом, я вздохнул, тихонько выругавшись под нос. Мля… хоть молоко требуй за вредную работу отцом-командиром. Ну а что – царям значит можно (во всяком случае, так Бунша[16] говорил), а я что – рыжий?
С другой стороны, особо жаловаться тоже не след. Парни в погонах оказались достаточно адекватными и хорошо чующими обстановку. Вон, позавчера один боец со значком поручика заметил, что моя бригада в некотором роде является заповедником для офицеров. То есть местом, где к ним относятся без подозрения и предубеждения. Отталкиваясь в отношениях на службе лишь от личных качеств, а не от бывшей классовой принадлежности. И я с ним согласен.
Конечно, очень хотелось, чтобы во всей создаваемой РККА было так же, но осознавая отношения простого люда к дворянам вообще и к офицерам в частности, я понимал, что вряд ли это получится. «Своими», в большинстве частей нашей армии бывшие «благородия» точно не станут. Их услугами будут пользоваться, но дистанция точно не исчезнет. Ну или исчезнет лет через десять, когда в войсках не останется тех, кто собственной мордой ловил отношения «золотопогонников» к солдатам. Да и сами офицеры к тому времени уже эволюционируют из «держиморд», «сатрапов» и «золотопогонников» в обычных военнослужащих Красной армии. Но это все дела будущего, а в моем «заповеднике гоблинов» уже сегодня все должно быть нормально. Поэтому с «не прижившимися» обязательно надо поговорить.
* * *
Только вот все планы сломало долгожданное, но от этого не менее неожиданное радиосообщение о начале переговоров с немцами. «Маркони» появился, когда я втолковывал комиссару наиболее мерзкие последствия расистской теории, и Кузьма даже не сразу понял, что произошло. Зато, когда второй раз перечитал содержание послания, чуть не подпрыгнул и, подняв на меня радостно округленные глаза, прерывающимся голосом спросил:
– Так это что? Получается, что всё? Или как? Тут ведь только про перемирие пишут…
Меня Иван еще в Москве просветил о возможном развитии событий, поэтому сейчас я просто повторил слова председателя СНК:
– Я же тебе говорил, что все произойдет очень быстро. Думаю, до конца недели перемирие перерастет в капитуляцию. Ведь фрицы еще в августе хотели прекращения огня. Хотя бы временного. Но Антанта выкатила условия, одним из которых было отречение кайзера Вильгельма. Людендорф тогда их охарактеризовал как «неприемлемые». Ну а сейчас, видимо, немцы дозрели…
Закуривший Лапин на какое-то время замолк, а потом, сграбастав лист с текстом, решительно сказал:
– Так. Надо собрать партактив и донести новость до людей.
Я кивнул:
– Давай. У меня сейчас тоже дел до горла.
А когда комиссар убежал, я, подтянув Буденного, Михайловского и Матвеева, сел писать письмо Кошу. Точнее: командиру пятнадцатой дивизии ландвера генерал-лейтенанту Роберту фон Кошу.
Только вот не подумайте, что это был аналог послания запорожцев турецкому султану. Даже не рядом. Это было корректнейшее послание с предложением о встрече, в связи со сложившейся для немцев обстановкой. Ну и о поиске возможных путей решения выхода из этой ситуации. При этом, как культурный человек, не стал сразу грубо писать «бабки гони!», а дал лишь легкий намек на наши желания.
Правда, начальник штаба, наш штатный монархист, недавно переквалифицировавшийся в большевики, осознав озвученные мною желания, в очередной раз возразил:
– Чур Пеленович, это абсурд. Ни один командир подразделения на подобное не пойдет. Даже у турок… А здесь не турки, тут немцы. Это же какой урон офицерской чести?! После подобного, если и застрелишься, то репутацию не спасешь. То, что вы хотите предложить – немыслимо!
Я усмехнулся:
– Мы рождены, чтоб сказку сделать былью! Так что все мыслимо! И ваши слова, Игнат Тихомирович, имели бы резон еще вчера. А сегодня уже нет… Через несколько дней переговоры о прекращении огня перетекут в переговоры о капитуляции. И Кошу, за спасенные солдатские жизни, благодарные немецкие демократы еще и памятник поставят!
Правда, переубедить Матвеева все равно не получилось. Ну да война