младенце. – Ему нужно отдохнуть, так что веди себя тихо.
– Можно мне посидеть с ним? Я ни слова не скажу.
Она кивнула и проводила меня в его комнату.
Зэйде лежал на постели под тонким покрывалом. Он очень исхудал и дышал с трудом. Дыхание у него было шумным и тяжелым, словно он изо всех сил пытался втянуть воздух через тонкую соломинку. Я стояла молча и смотрела на деда, лежавшего передо мной. Он – отец, которого у меня не было, солнце моего мира, величайшая любовь моей жизни. Я накрыла его большую, иссохшую руку ладошкой, и он легонько ее пожал. Стояла и держала его за руку, пока мама не прислала за мной Лию.
Дома взяла румынскую газету и вырезала из юмористического раздела все последние анекдоты. Зэйде болен, но его можно развеселить.
После школы я побежала прямо к нему, сунув газетные вырезки в карман кофты. В комнате ставни были закрыты, здесь царил полумрак и странно пахло – словно старым ботинком и спиртом, чтобы заглушить этот запах. Мой высокий, красивый зэйде лежал на постели. Я видела, как медленно и тяжело поднимается и опускается его грудь.
– Здравствуй, зэйде, – сказала я, присаживаясь рядом с кроватью.
Он повернулся ко мне. Лицо его исказила боль, но он постарался улыбнуться.
– Зэйде, я принесла тебе веселые истории, – достала из кармана вырезки, разглаживая их на коленке. – Вот первая: «Почему румыны перестали читать по вечерам? Чтобы дать книгам отдых!» (игра слов «Бухарест» – «книга-отдых»).
Зэйде слабо улыбнулся.
– А тебе понравилось! У меня еще есть!
– Ну так расскажи мне.
Вот следующая история:
– «Мужчина входит в бар с ручным медведем и спрашивает: «Вы обслуживаете венгров?» – «Да, садитесь, чего желаете?» – отвечает бармен. «Пиво для меня и двух венгров для моего медведя».
Зэйде усмехнулся.
– Ты же знаешь, что моего деда застрелили венгерские полицейские, так что эта шутка мне очень понравилась.
– А вот эта? «Мужчина в разгар зимы выходит на улицу в Бухаресте и звонит в дом напротив: «Закройте окно! Вы меня заморозите!»
Я вытащила следующую вырезку и разгладила ее.
– Ты принесла мне все анекдоты из газеты?
– Только те, что показались мне смешными.
– Получается, меня ждет приятный вечер, – зэйде посмотрел на кучу вырезок у меня на коленях.
– Ну конечно! – подтвердила я и читала, пока все вырезки не кончились.
Вскоре зйэде заснул, и я осторожно, чтобы не разбудить, поцеловала его в щеку. Было очень странно так бояться за него.
Каждый день я покупала столько газет, на сколько мне хватало денег, и вырезала все смешные анекдоты. После школы я бежала к деду, садилась у кровати и читала ему все шутки подряд. Даже когда он перестал реагировать, я продолжала читать. Мне все еще казалось, что вижу улыбку на его лице. Я знала, что смех – лучшее лекарство. Если врачи не могут дать ему хорошее лекарство, я вылечу его смехом, и мой зэйде вернется.
Однажды, когда мы с Лией вышли из школы, то сразу увидели у ворот маму.
– Зэйде? – спросила я.
– Его забрали в больницу, – ответила мама.
Лия заплакала прямо на улице, но на моем лице не дрогнул ни мускул. Больница. Но там же его вылечат, и он вернется к нам здоровым. Он должен.
Не прошло и двух недель, как мы хоронили моего зэйде. Мы сидели рядом: мама, Ехезкель, Лия, буббэ и я. Скамья сотрясалась от наших рыданий, словно плакала вместе с нами. Собрались все мои тетушки и дядья. Шуль была полна знакомых. Евреи, неевреи, люди всех возрастов пришли в маленькую шуль. Все плакали, но я плакала сильнее всех. Мне казалось, что душу мою вскрыли и каждая ее частица рыдает от боли. Слезы текли по моему лицу, и мне было немного стыдно, но не могла сдержаться. На самом видном месте стоял гроб. Невозможно поверить, что зэйде лежит в нем. И почти ждала, что деревянная крышка откроется, появится его высокая фигура, и он спросит, что это все собрались в шуле посреди дня.
Слово взял раввин. Он поднялся на кафедру и зарыдал.
– Сегодня мы потеряли великого человека, – сказал он, – человека, который в жизни не сказал ни о ком плохого слова и который всегда понимал, почему человек поступил так, а не иначе. Он был очень умен, уж поверьте. – Люди засмеялись, но мама зарыдала еще сильнее. – У него всегда находилось доброе слово, теплая улыбка, он был готов выслушать каждого. Когда мы уходили от Иехиды, то уносили с собой добро, тепло и счастье, надежду на настоящее и будущее. Мы потеряли настоящего гиганта. Этому миру его будет страшно недоставать.
Потеряли. Странное слово. Можно потерять ключи от дома или учебник математики, но сейчас не стало моего зэйде, который был для меня настоящим отцом. Я искала его, как ищут то, что страшно нужно. Знаешь, что оно должно быть где-то здесь, но заглядываешь в карман, а там только подкладка, и руки твои шарят в зияющей пустоте. Я снова зарыдала, и мама погладила меня по спине. Как хорошо, что она рядом со мной, ее любовь понемногу помогала преодолевать боль.
После панихиды и похорон мы собрались в доме буббэ. Мама, Хана и все мои дядья сидели на низких стульях. Несколько минут все молчали. Дети выбежали во двор, и Ехезкель побежал с ними. Было странно слышать их смех. Еще страннее было видеть, как плачут мои взрослые дядья. Я хотела обнять Давида. Ему было всего 18, и он уже потерял обоих родителей. У меня, по крайней мере, есть мама.
– Как это могло случиться? – спросила Хана. – Он же был еще не старым.
– Врачи сказали, что его легкие почернели и съежились. Чудо, что он протянул так долго, – ответила буббэ.
Давид печально посмотрел на нее.
– Как-то не похоже на чудо…
И он обхватил голову руками.
Мне было всего одиннадцать, но я знала, что это было чудо. Каждая секунда, прожитая моим зэйде, была драгоценным, прекрасным чудом.
После семи дней оплакивания все вернулись к нормальной жизни, но мне казалось, что мы притворяемся. Прошло много недель, прежде чем я перестала после ужина смотреть на дверь, ожидая, что там появится его высокая фигура.
– Ах, вкус Ган Эден[36], – говорил он, отведав мамин холент[37].
Однако теперь его место оставалось пустым. Я ела, ощущая пустоту в груди, и слезы подступали к глазам. Иногда просто уходила в нашу комнату и плакала, уткнувшись лицом в подушку.
Но жизнь продолжалась. Как-то вечером, открыв окно, услышала кваканье