по коридорам, мимо досок объявлений, автоматов с закусками и раскрасневшихся игроков в сквош.
– Брайони, я понятия не имею, что и почему ты испытываешь к этому мальчику. Но должен сказать тебе, что ты направляешь свои чувства не в ту сторону. Он тебе не подходит. Ты заслуживаешь лучшего. Тебе нужен мальчик, у которого с тобой общие увлечения. Кто-то с культурными интересами. Кто-то цивилизованный. Кто-то, чьи таланты выходят за рамки махания кулаками.
Ты обернулась и взглянула на меня так резко, что я подумал – не заразило ли насилие, которое тебе в нем так нравится, и тебя.
– Ты ничего о нем не знаешь. Ты слепой сноб. Ему сейчас больно. Ему больно. Из-за тебя. Ты ничего не знаешь.
Мелькает воспоминание, как я вхожу в дом с Денни. На мгновение – тухлый запах рвоты, перекрывающий запах хлорки.
– Я знаю, что Имоджен не нравится… – я вовремя остановился и решил пойти другим путем. – Если это имеет отношение к твоему брату, то ты сильно заблуждаешься. Ему было плевать на Рубена. Он был рядом, когда Рубен погиб. Я знаю, что он отправил Рубена на тот фонарь, просто чтобы все посмеялись. Я знаю, что если бы не он и его шайка, Рубен был бы до сих пор жив.
Ты закрыла глаза и покачала головой, решив держать все остальное при себе.
– Ты не отец, – произнесла ты, выходя со мной в вечернюю прохладу. – Ты диктатор. Ты жуткий, мерзкий фашист, и я тебя ненавижу. Лучше бы ты умер.
– Нет, – ответил я. – Ты не можешь так думать. Ты так говоришь нароч…
– Однажды ты проснешься, а меня нет. Я сбегу от тебя, и ты никогда меня не найдешь.
Мы шли к парковке, а я смотрел на тебя, на твое лицо, на нахмуренные брови, портящие твою красоту, как трещина – вазу.
– Ты же не серьезно, – сказал я.
– Нет. Я серьезно. Вот увидишь. Увидишь.
И сейчас, конечно же, ты была искренней, как никогда.
Я понял, в чем была моя ошибка.
Не надо было восхищаться Диком Турпином. Я знаю, что вы с братом любили в детстве слушать мои рассказы о нем, а я очень любил рассказывать, но сейчас меня гложет сомнение, стоило ли это делать.
Дик Турпин был разбойником с большой дороги, безусловно, но он был обычным злодеем, без какого-либо героизма. Не было никакой лошади по кличке Черная Бесс, не было поездки длиной в сутки из Лондона в Йорк, не было никакого беспокойства за судьбу его жертв. Все приукрасили и окутали романтическим флером викторианские писатели. Настоящий Ричард Турпин был злобным садистом, поджаривавшим старушек в их же каминах, пока они не признавались, где лежат их деньги. Он застрелил своего лучшего друга, и вместо того, чтобы признаться в этом, отправил в тюрьму своего отца. Он был насильником и террористом, прятавшимся в пещерах и охотившимся на старых и беззащитных людей. Он был человеком, которого, несмотря на всю изворотливость, поймали на краже петуха, он хвастал и привирал о своих злодеяниях каждому, кто готов был его слушать в подземельях Йорка, а на похоронах скорбели специально нанятые им люди.
Я зря предложил вам мошенника в роли героя. Я зря во время вашего первого визита на ипподром показал, где стояла виселица, и поведал восхитившую вас историю о том, как Турпин эффектно бросился с помоста навстречу собственной смерти. Я зря разрешил тебе назвать коня его именем. Лучше бы я рассказывал вам о житие святых, которые знали, что на самом деле есть зло и насилие, но я не сделал этого. Именно я взрастил в тебе эту слепоту, неспособность распознать зло, этот недуг, которым, должен признаться, болен и я сам.
Мы с Синтией повздорили по телефону.
– Она врет мне, – сказал я ей.
– Ох, Теренс, – воскликнула она пренебрежительным тоном. – Она подросток. Она врет, как дышит, и это нормально.
– Она подвергает себя опасности, – сказал я. – Она сказала, что идет в бассейн, а сама отправилась на боксерский поединок. На бокс!
Долгий вздох.
– Ей нужна свобода, Теренс. Не души ее.
– Свобода, – ответил я. – Что теперь значит свобода? Свобода – это миф, Синтия. Есть только безопасность. Вот и все. А если я не знаю, где она, то как смогу ее защитить?
И тут она начала сердиться.
– Ты что, думаешь, я всегда знала, где находится Хелен? Конечно же нет. Она все время куда-то ходила, торчала в доме культуры, слушала музыкантов. Занималась Бог знает чем.
– Было другое время. И Хелен всегда была сильной. А Брайони такая…
– Какая «такая»?
– Такая… нежная.
Горький смешок.
– Как это по-мужски. По-отцовски.
– Ну, я мужчина, я отец, так что ничего странного. Получается, твоя позиция – какая? Позиция ничего не замечающей бабули?
– Ладно, – сказала она. – Допустим, ты прав. Допустим, она и правда нежная малышка. И допустим, она… ой!
– Синтия? – спросил я. – Что с тобой?
– Снова эта грыжа. Так о чем я?
– Допустим, она и правда нежная малышка, – напомнил я, прежде чем она успела разразиться длиннющей метафорой о коллекционировании бабочек, звучавшей как текст из печенья с предсказаниями.
Теперь была моя очередь вздыхать.
– Это из твоих книжек «Помоги себе сам»?
– Да прекрати ты, Теренс, – огрызнулась она.
– Я просто хочу, чтобы она была в безопасности, вот и все, – я говорил немного тише, слыша твои шаги наверху. – Я не хочу, чтобы она попала в беду.
– Дай ей дышать.
– Дам. Но я должен быть уверен, что она дышит нормальным воздухом. Что она не вдыхает всякие выхлопы, как, например, целуясь с Денни, потому что в перспективе ей это вылезет боком.
Она рассмеялась сквозь боль.
– Ты только послушай себя! Вред от поцелуев в перспективе! Серьезно?? Теренс, ты должен одуматься. Ты должен принять мир, в котором живешь. Темное Средневековье кончилось, чтоб ты знал. Нельзя запереть ее в башне и не выпускать до двадцати одного года.
Синтия ошибалась. Шли самые темные из времен. Спускался мрак.
– Ты такая же, как они, – сказал я.
– Они – это кто?
– Как все эти утописты. Вся эта слезливая поросль, из-за которой нас сожрут собаки.
– А что ты предлагаешь? Свить вокруг нее кокон и не сводить с нее глаз? – она успокоилась. – Слушай, ты просто должен ей позволить самой пережить все это. Ты должен позволить ей… быть.
И тогда я осознал свое одиночество. Синтия была моим союзником, но в этой войне она не пойдет со мной.
– Ладно, Синтия. Хорошо. Мне пора.
– Да, хорошо. До свидания. И не делай глупостей.
– Не буду. До свидания.
– Пока.
Я так и стоял там, слушая бесконечный гудок отбоя, и постепенно моя задача становилась мне все яснее.
Когда я сказал Джорджу, как мне жаль, что с его отцом такое случилось, он кивнул и зажмурился так, словно у его лица летала оса.
Мне казалось, что он очень многое держит в себе. Это меня восхищало. Именно так мы и растем над собой, не правда ли? Изо всех сил держа закрытыми двери, за которыми прячутся наши эмоции, что очень по-британски.
Я поручил ему привести в порядок низенький комод, починить рейки выдвижных ящиков. Он закончил к обеду, и я отправил его на новое задание.
Дай-ка подумать. Было, наверное, десять минут второго, когда он, запыхавшись, ввалился в магазин, с едой и полировочным воском. Сперва он молчал. Я уже успел