два раза откусить сэндвич, как вдруг он заговорил.
– Я сейчас видел Брайони, – сказал он.
Он сказал это таким беззаботным тоном, что я сперва не придал этому значения. Я кивнул и откусил еще кусок, будто бы он говорил о погоде. А потом до меня дошло.
– Прости, что?
Он проглотил еду и поправил съехавшие очки.
– Брайони. Я ее только что видел.
– Нет, Джордж. Ты наверняка ошибся, она же в школе, – ответил я. – И обедает она там же.
Он пожал плечами и уставился на одну из фигурок. На Девушку с тамбурином.
– Наверное, показалось. Но это, вроде, была она. Я позвал, она обернулась, но не остановилась. Шла с таким видом, будто ее лучше не трогать.
– Одна?
– Да, – ответил он, снова поправляя очки.
– Где? Где ты ее видел?
– Она шла по Маунт, – сказал он. – В сторону…
– Школы?
– Да.
Ценный эликсир в дырявой бочке. Затыкаешь рукой одну течь, но льет с другой стороны, где не видно.
Я чувствовал себя дураком. Куда ты ходила? К нему?
Я позвонил в школу. Попросил тебя к телефону. Тебя позвали, а мне нечего было сказать. Мне просто было нужно тебя услышать, и вот твой голос, и я должен что-то ответить. Назвать причину звонка.
– Синтия ложится в больницу, – сказал я.
– Я знаю.
Джордж смотрел на меня с набитым сэндвичем ртом в полном ужаса ожидании.
– Грыжа обострилась.
– Я знаю. Зачем ты звонишь?
– Ее записали к врачу. На восемнадцатое. Она утром звонила в больницу, и ей назначено на восемнадцатое.
– У меня урок французского.
– Она ложится в стационар.
– Мне было неловко уходить с урока.
– Она так волнуется.
– Это все?
– Да.
Ты слегка покашляла, давая понять, что раздражена.
– До встречи в четыре, – сказал я сигналам отбоя.
Джордж был в растерянности.
– Сложно, – сказал я. – С Брайони надо обращаться осторожно. Она кое-что от меня скрывает.
Он кивнул, а его глаза блеснули за стеклами очков, словно я сильно преуменьшил истину.
– Джордж? Ты что-то знаешь? О Брайони?
Он выдержал долгую паузу.
– Нет, – сказал он, – я же уже не особо с ними.
– Ну раньше. Вы же были в одной компании. Там что-то произошло?
Он доел свой сэндвич и покачал головой, уставившись на комод.
– Джордж? Вообще ничего?
– Нет, – ответил он, а потом, покраснев, добавил: – Ну почти.
– Почти? Что это значит?
– Ничего, – сказал он. – Я не хочу, чтоб у нее были проблемы.
Он не понимал.
– У нее не будет проблем, Джордж. Ты же поможешь ей.
Он поколебался – или сделал вид, что поколебался – и дважды вдохнул из своего ингалятора.
И потом, после некоторых расспросов, он рассказал мне то, что я не в силах повторить. То, что случилось тогда в поле. Произошедшее после того, как ты выпила, между тобой и еще одним мальчиком, у всех на глазах. Нечто абсурдное, в чем ты участвовала с полной самоотдачей. Я вспомнил, как рука Урии Хипа скользила вниз по твоей спине, и понял, что с легкостью поверю в этот рассказ, особенно учитывая, как аккуратно и осторожно Джордж обо всем мне сообщал.
– Не стоило мне вам говорить, – сказал он. – Простите, мистер Кейв.
Сладкий привкус чатни во рту вызвал в моей голове ужасающие, тошнотворные образы. Меня мутило от одной мысли о том, что там, среди этих ребят, ты была просто объектом для удовольствия. Моя Брайони. Моя невинная детка. Что случилось с тобой? Что такого принесла смерть Рубена, что ты стала сама себя обесценивать? Я не мог отогнать эти мысли. Я не мог отогнать образ девочки, которая вызывала у меня и обожание, и омерзение. Девочки, которая одновременно была и моей дочерью, и той, кто уничтожает мою дочь. Я был в шоке. Я как будто смотрел, как Марсель Дюшан пририсовывает усы Джоконде. Ты была моим произведением искусства, моей бесценной деткой, а теперь ты относилась к себе, как к дешевой открытке. К сувенирной копии былойБрайони.
– Ты толкнул меня, Джордж, – сказал я. – Ты меня толкнул.
Он кивнул. Его щеки зарделись. Он понимал, что виноват.
– Простите меня, мистер Кейв. Я просто хотел соответствовать. Хотел стать для них своим. Я теперь другой.
Он почти плакал. Клянусь тебе, у него слезы стояли в глазах.
– Я вижу это, – сказал я. И зная, что не должен быть слишком суров, потому что теперь он мой союзник, мой информированный союзник, добавил. – Не волнуйся, Джордж. Я рад, что ты мне все рассказал.
– Вы же… вы же не скажете Брайони, правда? Не скажете, что я проболтался?
– О нет, Джордж, – сказал я, слыша в тишине хохот Рубена. – Это наша тайна.
Я поехал за тобой в школу. За окном школьницы и воспитанники пансионатов выходили из ворот, смеялись, болтали, их голоса булькали и бурлили в обсуждении предстоящих выходных. Четыре сотни школьников, но не ты. Все больше народу расходилось, ребята шли к ждущим их машинам или к железнодорожной станции, готовые переодеться в свое другое «я». Их становилось все меньше, смех звучал все неприятнее, лица казались все гаже, толпа редела, а машины постепенно разъезжались.
Я увидел Имоджен, но тебя с ней не было. Я подбежал к ней, тронул за руку, и она сперва в испуге отскочила, а через мгновение узнала меня, и все это мгновение я был не отцом ее подруги, а каким-то посторонним мужчиной, взявшимся неизвестно откуда и схватившим ее.
– Имоджен, ты не видела Брайони?
Она посмотрела на своих друзей, которых я прежде не встречал – что-то в моем вопросе развеселило их – а потом пожала плечами и сказала равнодушно:
– Она вроде бы на хоккее.
Я вспомнил, что утром ты взяла с собой клюшку, и что мне было так спокойно, пока ты сидела рядом со мной в машине, а потом я узнал, что в обед ты уходила из школы, а еще о случившемся в поле. Я вспоминал, какой чистой видел тебя еще утром, а Имоджен уже удалялась, хихикая. Мне было интересно, не произошло ли между вами чего-то такого, о чем я не знаю и не узнаю никогда.
Я осмотрелся и увидел всего нескольких ребят в школьной форме, они садились на велосипеды, надев шлемы, или (это уже другие) прикуривали, прикрывая зажигалки от ветра ладонями.
А потом исчезли и они, и я остался один перед зданием школы с высокими викторианскими окнами и темной аркой входа, похожим на создание с пустыми глазницами и таким же пустым ртом, выплюнувшим на волю последнего ученика.
Я вошел внутрь, поблуждал по лабиринту коридоров в поисках учительской, и мне постоянно казалось, что стены здания сжимаются вокруг меня.
Из ниоткуда возникло лицо. Острое и плоское лицо суровой женщины, приделанное к телу, завернутому в длинные просторные одежды и увешанному псевдодикарскими украшениями.
– Извините, сэр? – просила она меня, с беспокойством глядя на свежий шрам на щеке. – Вам помочь?
– Я ищу мою дочь, Брайони Кейв, – ответил я. – Она не вышла ко мне. Она всегда выходит вовремя, и я волнуюсь, где она может…
Лицо отклонилось назад, и мои слова отскочили от его подбородка.
– Боюсь, Брайони не моя ученица, но я спрошу в учительской, вдруг кто-нибудь знает.
Я пошел за ней, и в учительской сказали, что занятий по хоккею сегодня не было, потому что Валери отсутствует. Я увидел мистера Уинтера, я помнил его по родительским собраниям.
– Девочкам было велено ждать в библиотеке или предупредить родителей, что сегодня они освободятся пораньше, – сказал он таким холодным канцелярским голосом, что я практически увидел,