всю банку и ничего не оставлю Жоржу. Глотала громко, торопясь, боялась, Жорж отнимет банку. Сделала паузу перевести дыхание, и увидела, что не выпила и четверти банки, можно ещё пить и пить. Я снова с жадностью, булькая горлом, глотала и глотала этот вкусный напиток и чувствовала, что я наполняюсь им, как ведро под краном, вот-вот потечёт через край. Наконец я остановилась. Больше не могла проглотить ни капли.
— Ты пила уже когда-нибудь молоко? — удивлённо спросил Жорж, когда я отстранила рукой банку.
— Да, Бабуня дала нам с мамой в дорогу, когда мы ехали в Кировоград. Целую бутылку купила на Привозе. И Лидия Аксентьевна два раза приносила с базара и угощала меня, с пряниками.
— Это хозяйка ваша?
— Мы у неё живём. Она всегда меня угощает чем-нибудь вкусненьким. Говорит, что я несчастный ребёнок, столько пережила. А я ничего не переживала. Я ж просто жила себе и жила. Мы с Бабуней очень хорошо жили. Мне лучше нравится жить с Бабуней, чем с мамой.
— Почему?
— Потому что мама «читает мне нотации», а Бабуня не читает. И не заставляет держать руки по швам. И не смотрит мне строго в глаза.
Жорж пил молоко и внимательно смотрел на меня. Допив, поставил банку в траву.
— Значит, ты была счастливая во время войны в Одессе?
— Ого, какая счастливая! Я хочу, чтоб всегда была война, чтоб она не кончалась! — почти крикнула я. — Тогда мы опять будем жить с Бабуней. И она будет чесать мне спинку, когда я засыпаю.
— Пойдём, доченька, отдадим тёте Любе банку и в путь. А то, кажется, дождик намечается.
Мы поблагодарили тётю Любу. Жорж пообещал, что на обратном пути обязательно заглянет к ней на ферму, и они вспомнят молодость. Когда мы немного отошли, тётя Люба догнала нас и дала Жоржу мешок.
— Покрой банку. На всякий случай, вдруг встретите кого. А дождь начнётся, дочку накроешь. Чай, дорогу не забыл?
Вышли мы на пыльную дорогу. С обеих сторон поля, на которых паслись тощие, грязные коровы. А впереди простор и никакого хутора не видно, только голубое небо и солнышко в глаза. По небу плыли серые облака в ту же сторону, куда мы шли.
— А почему тот дядька пьяный и тётя Люба всё время про чай говорят? А чая никакого у них нету. Они шо, дурные?
— Даже не знаю, как тебе это объяснить, доченька, — смутился Жорж, — В русском языке это вроде как присказка. Словечко такое… Я бы сказал слово — "наверно". Ну, к примеру — ты наверно спать хочешь. А русские люди говорят — ты чай спать хочешь. Или — ты чай знаешь. А иногда они вставляют слово "поди". Ты, поди, устал, или ты, поди, замешкался.
— Замешкался? Как это? Замешал что-то…? — я пыталась понять незнакомое слово и заменить его знакомым.
— Нет. Замешкался, это значит, немного опоздал. Чем- то отвлёкся или задержался где-то. Помешало что-то. Понятно?
— Поня-а-тно. Чай дисциплина хромает.
— Ничего себе! — вскрикнул Жорж. — Это где ж ты подцепила такое выражение?
— Я не подцепляла. Так говорит Лидия Аксентьевна про своих студентов, которые опаздывают в институт. Вот приеду и скажу ей, что они замешкиваются.
— С тобой не соскучишься! — Жорж хохотал на всё поле, а я была довольна, что рассмешила его.
ГРОЗА
Дорога пошла круто вверх. Идти стало тяжелее. Я, сопя, тащилась за Жоржем. Вскоре подъём кончился и мы оказались на его вершине. Оглянувшись назад, я увидела всю дорогу, по которой мы шли. А вдалеке виднелись маленькие, игрушечные домики Семёновки. Отсюда она показалась мне гораздо красивее, чем когда мы сошли с телеги. Сейчас она вся утопала в зелени, и только серые крыши с кирпичными трубами виднелись среди высоких старых деревьев.
— Доча, видишь там, на горизонте стоит берёза? Смотри! Видишь?
— А горизон — это что? — я посмотрела в сторону, куда Жорж вытянул подбородок.
— Не горизон, а горизон-т. Помнишь, ты сказала в поезде — там кончается земля и начинается небо. Это и есть горизонт. Так видишь большую берёзу? Дерево такое. В Одессе берёзы не растут. Там всё больше акации да каштаны.
— Да, я знаю. Только она, эта берёза, совсем не большая, а малюсенькая.
— Так кажется издалека, а подойдём, увидишь, она высокая и старая. Старше меня. Когда я с хутора ходил в школу и отдыхал под ней, она уже была старая. Она стоит ровно на полпути до Семёновки. Дойдём до неё и тоже отдохнём.
Серые облака, идущие за нами по небу, стали обгонять нас. Они отбрасывали тени на зелёные поля и тени эти медленно плыли по траве, будто огромные прозрачные птицы. С горки видна вся дорога. Слегка изгибаясь, она вела прямо к берёзе.
— Ой, что это там виднеется? — я разглядела в поле странное серое пятно. Оно двигалось по зелёному полю в нашу сторону, то и дело, меняя свои очертания.
— Овечки! — Жорж прищурился, вглядываясь вдаль, — Это же стадо овец. Барашки, знаешь?
— Да, я видела барашка на кубике. Ну, такие кубики с картинками. Азбука называется. Мне Лидия Аксентьевна подарила. Только там был баран с круглыми рогами. А рядом маленький барашек. И буква "б" нарисована.
— Так ты уже знаешь азбуку?
— Не всю, конечно. Арбуз — а, баран — бэ, гусь — гэ. Ещё знаю "сэ" — солнышко, " мэ" — мама. Но лучше бы я на "бэ" Бабуню нарисовала.
С горки казалось, что до берёзы совсем недалеко. Но шли долго. Я устала и натёрла пятки. Ботиночки были великоваты и к тому же "на босу ногу". Хотелось присесть прямо на дорогу, но я терпеливо молчала, поглядывая на темнеющее небо. Облака над нами постепенно сгущались, превращаясь в жуткие, черные тучи. Наша берёза приблизилась, а вдали за ней появилось синее небо, в нём плыли мелкие светлые облака. Они плыли туда, где кончалось небо и начиналась земля. Там они превращались в маленьких серых барашков, сходили на землю и бежали нам навстречу.
— Я знаю, откудова эти