— Не буду мыться, я замёрзла.
— Так жарко же. Доча, не упрямься, а то я подумаю, что ты грязнуля, — он резко стащил с меня бундечку.
Я сидела, сжавшись в комочек и дрожала, как Жулик после дождя.
— Да ты дрожишь! Посмотри на меня, — Жорж нагнулся ко мне и, взяв за подбородок, поднял моё лицо, — А губы-то совсем синие. Вставай, разотру тебя полотенцем… Не знал, что ты мерзлячка.
Руки Жоржа были тёплые. Их прикосновение мне даже стало приятным. Я покорно поднялась, и он осторожно стал растирать полотенцем мои плечи, руки, спинку, ножки. Отвернув от него лицо, я тихонько поскуливала. Дрожь не проходила. Он взял моё лицо тёплыми руками и, повернув к себе, притронулся губами к моему лбу.
— Господи, да ты горишь вся, — он как-то странно посмотрел на меня, потом весело продолжил, — а говоришь, замёрзла. Артистка хорошая из тебя выйдет! Не выдумывай. Не хочешь мыться, не надо. Пусть твои бабушка и дедушка посмотрят, какая ты у нас замарашка, — Жорж взял мыло и пошёл к воде.
Натянув на себя сарафанчик и бундечку, я твёрдо решила — сейчас заберу свои вещи и убегу в лес. Вот только молочка тёпленького попью немножко. Банка с молоком стояла в тенёчке на пеньке. Оно показалось мне не таким уж тёпленьким как на ферме. Я сделала всего пару глотков и поставила банку обратно на пенёк. Меня затошнило, и закружилась голова. Шатаясь, подошла к своему чемоданчику и взялась за ручку. Поднять его мне не удалось, он оказался очень тяжёлым. Пальцы разжались, и чемоданчик повалился на траву. Ноги не слушались меня, в ушах зазвенело, перед глазами всё поплыло — речка, Жорж с намыленной головой, банка на пеньке и какая-то травинка у самых глаз, по которой ползла букашечка с зелёными прозрачными крылышками… и темнота.
НА ХУТОРЕ
Очнулась от солнечного света, который сквозь закрытые веки проникал в мои глаза. Долго не решалась их открыть. Слышались тихие незнакомые голоса. Разговаривали мужчина и женщина. Мужской голос низкий, глуховатый и женский высокий, пронзительный. Мужской голос мне понравился. А женский, будто сверлил мне ухо. Говорили они о Жорже.
— Ты, Игнат, завсегда был к нему несправедливый.
— Я хотел с него мужика выковать. Георгием назвал, победителем, а ты сделала с него бабу, поощрявши его писнюльки да танцульки. Гошенька! Тьфу!
— Так ему ж талант бог дал. Что ж ты не переманил его от бога к себе? — женщина помолчала. — А-а, не посмел, хоть и разуверился. А может, не разуверился? Может всё-таки в душе у тебя есть бог, а ты брешешь, притворяешься.
— Хватит душу травить бабьими намёками. Мне сын нужен был, помощник. А он даже на войну не сгодился. Стыдоба…
— Ага. Счас бы твой помощник может убитым уже был. А так, живой, слава богу.
Я раскрыла глаза. Осмотрелась. Лежу в широкой кровати, на огромной подушке, укрытая тяжёлым одеялом. Передо мной низкое окно. Вместо стёкол в рамы заткнуто какое-то тряпьё. Только в верхнем углу рамы треснутое стекло. Через него прямо на меня попадает солнце и слепит мне глаза. Отвернувшись от окна, пытаюсь разглядеть тёмную комнату, посреди которой стоит длинный стол. За столом на деревянной скамейке спиной ко мне сидит женщина в безрукавке из свалявшегося меха. Из-под лавки видны её ноги, обутые в валенки с галошами. Начинаю понимать, что я каким-то образом оказалась на хуторе, в доме моих новых бабушки и деда. А где же дед, с которым я так боялась встречи? Мой взгляд блуждает по тёмным углам и натыкается на высокую белую печку, в стенке которой торчат две чёрные заслонки. Рядом с печкой стоит высокая лавка, застеленная полосатым ковриком. Что-то зашуршало и на лавку из чёрной дырки над печкой опускаются ноги, обутые в серые валенки. Лавка скрипнула под тяжестью человека, опустившегося на неё. Видно только сутулую спину в грязном ватнике, но я уже догадалась, что это тот самый дед, отец Жоржа. Сейчас он повернётся, и я увижу его страшное лицо. Закрываю глаза.
— А как там моя внученька? Не проснулась ещё? Бедняжка, столько натерпелася в той Одэссе, а Георгий додумался тащить её, не знамши, как доедет, — слышу глуховатый ласковый голос и понимаю, что говорит он обо мне.
— Всю ночь потела, крутилась, вырывалась из моих рук. Свою бабуню звала. Бредила, — тихо ответила деду моя бабка. — Температура вроде спала.
Я почувствовала прикосновение тёплой руки к моему лбу. Открыла глаза.
— Ой, проснулась девонька! Глядит на меня. Иди сюда, Игнат, познакомься со Светочкой, — надо мной склонилось тёмное, улыбающееся, морщинистое лицо моей новой бабушки, она гладила рукой мои щёки и лоб.
Я отвернулась, потому что чем-то резко завоняло. Завоняло так, что меня затошнило, чуть не вырвало.
— Уйди, от тебя воняет! — прошептала я, прижавшись к стенке.
— Ты слышишь, дед, говорит, от меня воняет! Чем же от меня воняет?
— Да козами от тебя несёт. Она ж девонька городская, не привыкши к нашему навозу, — дед тоже склонился надо мной и погладил меня по голове.
Я увидела доброе лицо, заросшее густой бородой с проседью. От него не воняло. Наоборот, даже приятно чем-то пахло. Дед мне понравился.
— А где Жорж? — спросила я, привстав с постели, оглядывая тёмную комнату.
— Какой ещё Жорж? Георгий? Папка твой? — ласково спросил дед, почёсывая бороду, — Так он уехавши, ещё вчера. Сутки ожидал, пока ты оклемаешься.
— Как я очутилась тут? Мы ж были на речке?
— Папка на руках тебя донёс. Ты заболела…
— А вещи он на речке оставил?
— Ну почему же? Георгий вернулся за ними и притащил, — дед взял мою руку и прижал к своей щеке, к тёплой пушистой бороде.
— Зачем он уехал без меня? Бабуня там должна приехать в поезде, а меня нема. Она нервичать будет, — слёзы брызнули из моих глаз, и я громко заревела — Он мне больше не папка! И никогда не был папкой. Он пьяница! Он все простыни и наволочки мамины пропил! И все подарки! А меня замучил, в холодную речку затянул! И даже не пожалел, когда я