он – не Герцог, не маршал, не колдун, не министр, а простой цыган!
– Ай-нанэ! – Драго бросил на русалку благодарный и теплый взгляд.
Какаранджес уже упаковывал вещи. Где-то через час наступил момент расставанья.
Драго и Загадка стояли рядом, напротив друг друга. «Поцелуй меня. Ну! Пожалуйста… Поцелуй! Ради всего святого!» – молили ее глаза. Этот поцелуй зачелся бы ему как доброе дело. Все равно что слепого перевести через улицу или дров наколоть старикам. Цыган понимал, какую огромную услугу оказала ему русалка, но все же он медлил и с каждой секундой каменел еще больше. Тогда Загадка подала ему руку. Ее тоже можно было поцеловать, но Драго просто пожал ее, как соратнику, как мужчине. Это был конец. У русалки в голове все поплыло. Ей хотелось кричать: «Да что же вы все какие!..»
– Увидимся, – сказал Драго.
– Да.
Цыган набросил на плечо сумку и пошел, не оглядываясь, за коротышкой. Ему было действительно жаль русалку, но впереди ждали Формула Всего, Одинокая Вдова и учитель Шерстобитов. Это было самое главное! А Загадка опять осталась в одиночестве. Без слез она не могла – рыдала: «Сука-любовь… Если б знали они, как мы их… И как они к нам!.. Господи!.. Поматросили и бросили меня… Втоптали в землю… Вот такие сопли… Не могу – плачу… Почему так, Господи? Почему?»
Глава седьмая
Покамест Дэвлэс на зибистраса, тэ скитынаспэ ласа[53].
В день отъезда рано поутру нужно было уложить в дорогу урдэн. Мама наказала мне следить за ней, чтобы потом я могла сама управляться с хозяйством Драго.
Я тысячу раз видела, как мама собирает наш прибор[54] в дорогу, но сегодня смотрела во все глаза, чтоб запомнить в точности место каждой вещи, и сборы впервые показались мне непростым делом. Мамочка же делала все легко, как песню вела.
А накануне вечером она устроила мне испытание. Призвала меня к себе после ужина и говорит:
– Закрой глаза и скажи, что тебе нужно собрать в урдэн.
– Посуду, корыта… э-э… – первыми пришли на память вещи, с которыми мне каждый день приходится иметь дело. – Э… Самовар!
– Все?
– Нет, не все. Перины, – подумала я. – Ведра.
– Все?
– Кажись, все.
– Открывай глаза.
Я глаза открыла, а вокруг добра-то, добра! Подушки в углу горой высятся, одеяла пуховые сугробами лежат, сундуки с одежей в урдэне сложены, люлька посередине шатра висит, Ползунок в ней смеется.
Даже зеркало я забыла, хотя это моя самая любимая вещь в шатре. А ведь есть еще столик, ящик с отцовскими инструментами, да и сам шатер куда-то сложить надо. А поросята! А куры!
А мама раз-два и собрала наше хозяйство.
Посуду завернула в тряпки и положила в самый низ телеги со стороны оглобель. Сзади сундуки поместили. На посуду – мешки, тряпки, одежду. Поверх пошли перины. Отцовский сундук с инструментами положили под перины спереди. На перины сзади положили подушки, зеркало, икону, столик, самовар, а сверху уже и сам шатер. После того как мама уложила урдэн, отец крепко перетянул его веревками.
У семьи Драго прибор небольшой и в урдэне осталось много места. Урдэном Христофоровых правил Буртя. Отец хотел дать ему в подмогу кого-нибудь из старших братьев – Йоно или Брэтьяно, да Буртя не согласился. Взял Мушин чюпны, положил в урдэн рядом с собой кию[55] и сам взялся за вожжи.
Обычно я иду пешком вместе со всеми, но в этот раз нужно было, чтобы кто-нибудь присматривал за маленьким, но взрослым Буртей и взрослым, но маленьким Мушей, а я вроде как немного принадлежу их семье.
Я села рядом с Буртей. Впереди урдэна должны сидеть муж с женой, и потому выглядели мы чудно. Маленький Буртя, рядом я, а на руках у меня Ползунок.
– Как думаешь, Буртя, будет Драго сравнивать меня со своей первой женой?
– Не будет, – даже не удивился вопросу Буртя. – Драго не любит о том вспоминать.
– Почему же?
– Его жену кабан сожрал.
– Как это… сожрал? – я чуть на землю не свалилась.
– Пошла она утром в лес за дровами и на кабана налетела. Только мокрое место осталось.
– Да ну?
– Ага.
– А давно это было?
– Уже лет шесть прошло. И Драго говорить об этом никому не разрешает.
– А ты откуда все это знаешь? Тебя, поди, тогда еще не было.
– Слышал, у нас в таборе говорили.
– А может, они врут. Бог на язык гирю не повесил, почему не соврать, коли верят.
– Может и врут, – согласился Буртя. – Хотел бы я сам знать наверняка.
Первым тронулся урдэн Графа, а следом за ним и весь табор, четырнадцать возов. Мы ехали за отцом, и перед нами бежали привязанные к его урдэну свиньи.
Я перелезла назад. Там, в углублении между перинами и подушками, лежал Муша. Он только меня и ждал.
– Воржа, ты колыбельную знаешь?
– Знаю.
– Спой, – попросил Муша и прикрыл глаза.
Я качала Ползунка и пела колыбельную песню, которую поют у нас сыновьям.
Ты будешь счастливым,
Дорога твоя будет в песнях,
В посвисте кнутов
Будет дорога твоя.
Урдэн покачивался, как люлька. Муша улыбался, Ползунок уснул.
Глава восьмая
Ромэстэ дрома палал и ангил[56].
Ехали мы длиннющий день. Это только кажется, что ехать проще, чем идти, но на деле не так. Идти-то можно с Розой и Лолли, разговаривать, петь, смеяться, можно найти что-нибудь на дороге, а сидеть в урдэне скучно – смотри по сторонам и все. Ну или спи. А самое главное – ноги просто истомились, как хорошо было бы по горячей земле шагать!
Я все рубахи заштопала, все кости отсидела, все песни Муше по три раза перепела.
Кон авья притрадэя,
Яда сыво кхинэя,
Сарэ пэталэ розмардя,
Тэрны чай палал гэйя,
Сарэ пэталэ скэдэя,
Тэрнэ чавэскэ отдэя[57].
Что Драго не найдет нас, я не беспокоюсь. По всему пути мы оставляли шпэры[58]. Они всем цыганам звезда путеводная, а если что – есть цыганская почта! Она любого к своим приведет!
Чем больше дорог, тем меньше бед. Почет и уважение тому, кто много путей знает. Но и выбрать дорогу нужно уметь. По проезжей-то ехать легко, а по тропинке безопасней получается. Граф знал каждый камешек, и шли мы без ненужных встреч и происшествий.
Около полудня на второй день пути наш урдэн внезапно остановился.