Читать интересную книгу Кошки-дочери. Кошкам и дочерям, которые не всегда приходят, когда их зовут - Хелен Браун

Но хуже всего пришлось моей клавиатуре. Четыре клавиши выдрали с мясом и раскидали по полу. Я быстро нашла Z, F и P. Четвертой и наиболее пострадавшей оказалась буква E – самая популярная в английском языке.

– Джона! – взревела я.

Из-за двери кабинета высунулась пушистая мордочка. Кот смерил меня холодным синим взглядом – и зарычал в ответ.

Смысл послания был ясен. Я слишком много времени провожу за компьютером. А Джоне нужно больше внимания, чем какой-то глупой машине.

Наш ангельский кот в мгновение ока превратился в маленького демона.

18

Коварство

Бархатный диктатор

После того что Джона устроил в моем кабинете, я перестала его туда пускать. В отместку он сидел под дверью, пока я работала, и громко мяукал, что тоже было невыносимо.

Решив, что нужно как-то контролировать потребность Джоны во внимании, я разработала план. Если я с утра выдам ему дневную порцию ласки, он успокоится и оставшееся время будет вести себя адекватно.

Джона обожал, когда его гладили; я предположила, что двести раз – оптимальное количество поглаживаний. Кот дрожал от удовольствия и впивался когтями мне в ногу, не зная, что все хорошее быстро заканчивается.

– Ну, вот и все, – сказала я, опуская Джону на пол.

Но у него было другое мнение на этот счет. Двести раз – недостаточно для «гладильной» нормы. Кот запрыгнул мне на колени и потребовал продолжения. Более того, он прекрасно понимал, что на уме у хозяйки. Когда я снова опустила его на пол, он рванул к кабинету и попытался проскользнуть передо мной.

Этот кот контролирует мою жизнь. Если бы Лидия осталась дома, она бы знала, как справиться со своевольным животным.

Хотя я целыми днями занималась рукописью, организацией свадьбы и приготовлением ужинов для Филиппа и Катарины, это не мешало мне тосковать по неуловимому запаху ладана на лестнице. Я все ждала, что Лидия распахнет дверь, крикнет: «Ха! С первым апреля!», – и окажется, что ее отъезд был всего лишь шуткой. Только на дворе был не апрель, а ноябрь…

Мы постепенно привыкли к непредсказуемым звонкам со Шри-Ланки. Если разговор внезапно обрывался, это не значило, что Лидия обиделась и повесила трубку. Она не всегда знала, когда сможет позвонить в следующий раз: иногда телефон в монастыре не работал по несколько недель, особенно в дождливые месяцы. В такие моменты я мечтала забрать оттуда излишек воды, погрузить ее на корабли и отвезти в Австралию. Засуха набирала обороты, и летом нам грозили лесные пожары.

Когда телефон в монастыре оживал, я расспрашивала Лидию, чем она занимается. До сих пор она преподавала английский монахам, посещала больницы и приюты для детей и, конечно, медитировала. Я изо всех сил пыталась представить ее жизнь на Шри-Ланке, но в голове не было ни единого образа, от которого я могла бы оттолкнуться. Чем там пахнет земля? Любят ли эти люди мою дочь или же просто пользуются ее добротой? А вдруг все как раз наоборот и на самом деле она ими пользуется? Лидия заверила меня, что оплачивает проживание в монастыре.

– Здесь очень красиво, – сказала она. – Тебе нужно приехать ко мне в гости!

Мой смех отразился от кухонных стен. За свою жизнь я повидала достаточно стран третьего мира через ободок унитаза. Экзотические названия ассоциировались у меня не с шелестом волн и пальмовыми листьями, а со страданиями и лишениями. Так что если я в ближайшее время куда-нибудь и соберусь, то там с учетом недавней операции должны быть начищенные до блеска ванны, профессиональные повара и мягкие кровати.

– Сколько, говоришь, ступенек в твоем монастыре? – спросила я, не спеша расстраивать дочь.

– Немало, но мы сами донесем твой багаж.

– Катарина сказала, что ты видела крысу в своей комнате, – вспомнила я. Младшая дочь – прекрасный источник секретной информации.

– Я не уверена, что это была крыса! – парировала Лидия. – Я просто заметила какую-то тень. И она ко мне даже не подошла.

В то время я уже считала дни до возвращения дочери. Осталось три недели; всего три недели я буду ложиться спать и отгонять кошмары о том, как ее похитили и подвергают немыслимым пыткам или же она отравилась местной едой, подхватила малярию или какую-нибудь другую тропическую заразу. Список обычно дополняли ядовитые змеи, коих на Шри-Ланке было девяносто восемь видов, скорпионы, взбесившиеся слоны, леопарды, буйволы, мангусты и шакалы.

Что до обезьян, которые на острове были повсюду, подруга-доктор доходчиво объяснила мне, как часто люди умирают от их укусов. В результате приматы быстро покинули категорию «безобидные родственники человека» и оказались в одном ряду со скорпионами.

Но больше всего я боялась, что у Лидии что-нибудь случится с психикой. Вдруг из-за постоянных медитаций ее духовный поиск перейдет в религиозную горячку? На все мои страхи она отвечала лишь: «Это сложно объяснить». И я не осмеливалась спросить, правда ли она собирается порвать с западной культурой и всем ее мясоедством и поверхностной идеологией потребления.

Зато дочка всегда оживлялась, стоило мне упомянуть о свадьбе Роба. В такие моменты я слышала в ее голосе интонации прежней Лидии, маленькой девочки, прыгающей на батуте в сказочном костюме, карапуза, топающего через парк в красных туфельках и утверждающего, что лебеди – это утки. У нее уже тогда на все было свое мнение.

Когда Лидия начинала говорить так, будто по-прежнему была частью семьи, я едва сдерживала слезы. Может, ей хватит трех месяцев в монастыре, чтобы прийти в себя? Правда, я и про Джону думала, что ему хватит двухсот поглаживаний… Я решила больше не строить из себя психолога-любителя.

Кладя трубку, я оглянулась на нашу кухню. В моем воображении Лидия жила в мире, полном красок, тогда как нас окружали в основном бежевые полутона. Ширли выглядел усталым снаружи и внутри. До свадьбы Роба оставалось полтора месяца. Мы планировали предсвадебное барбекю на тридцать – сорок человек под яблоней в пустыне заднего двора. Дом пора было освежить.

Интересно, что бы сделала для этого мама? Как и я, она ненавидела уборку. Когда кухонные шкафы покрывались противным слоем грязи, она их красила, вместо того чтобы отмывать. Больше всего ей нравилась голубая эмаль, в состав которой входило немало свинца, что, возможно, объясняет некоторую эксцентричность нашего семейства. Мама же считала, что этот цвет «смотрится гигиенично», и покрывала шкафы толстым слоем краски, чтобы они блестели. В результате с краев мебели свисали застывшие голубые капли.

Повздыхав над неухоженностью Ширли, я тоже решила искать спасение в краске. И позвонила Дэвиду – дизайнеру, который знал, где найти людей, способных выручить в последний момент.

Правда, я не слишком радовалась малярам. Запах краски помешает моей работе, к тому же, скорее всего, они будут слушать радио – и вряд ли классическую музыку. Гремящие стремянки и тяжелые ботинки обязательно напугают Джону. И разумеется, рабочие будут оставлять открытыми двери и окна, поэтому вместо того, чтобы сидеть над рукописью, мне снова придется прочесывать окрестности…

В первый день маляры прибыли в семь утра. У нас со Вселенной был строгий уговор: я не встаю раньше половины восьмого. Но Филипп ушел на пробежку, так что выбора у меня не было – пришлось вылезать из-под одеяла. В ночной рубашке, непричесанная, я подхватила Джону на руки и приоткрыла входную дверь.

– Простите, у нас сиамец, и он очень нервный, – сказала я в щелку. – Поэтому мы держим его дома. Я просто закрою его в какой-нибудь комнате, где вы не будете сегодня работать, если вы не против.

Бригадир кивнул: наверное, привык к разным причудам клиентов. Кажется, он даже не обратил внимания на мой не слишком официальный наряд и взрыв на макаронной фабрике на голове.

– Красивый кот, – сказал он, оглядывая Джону с видом знатока. – Только не сиамский, а тонкинский.

– Правда? – спросила я, отступая в коридор, чтобы дать пройти малярам в белой спецодежде. – А в магазине сказали, что сиамский.

Я чувствовала, как Джона напрягает каждый мускул, пока рабочие расставляли банки с краской, раскладывали кисточки и расстилали на полу брезент. Он в любую секунду мог сорваться и превратиться в маленького берсерка.

– Не может быть! – воскликнул бригадир, поглаживая Джону. – Определенно тонкинский. Богом клянусь. У меня дома две кошки этой породы. Для сиамца он слишком темный.

К моему облегчению, Джона благосклонно принял знаки внимания со стороны маляра и замурчал. Будем надеяться, они поладят. Если рабочий прав, наш кот не только ненормальный, он еще и нечистокровный. Впрочем, его порода волновала меня меньше всего. Характера Джоны хватило бы на то, чтобы стать прародителем нового вида! Но думать, что прошлое нашего питомца скрывает мрачные тайны, было интересно.

Я включила компьютер и пробила в поисковике тонкинских кошек. Наполовину сиамцы, наполовину бирманцы, они унаследовали лучшие качества обеих пород. А вот имя получили благодаря маминому любимому мюзиклу «South Pacifi c». Ее героиня была родом с Тонкина, острова, свободного от предрассудков по поводу полукровок.