Я включила компьютер и пробила в поисковике тонкинских кошек. Наполовину сиамцы, наполовину бирманцы, они унаследовали лучшие качества обеих пород. А вот имя получили благодаря маминому любимому мюзиклу «South Pacifi c». Ее героиня была родом с Тонкина, острова, свободного от предрассудков по поводу полукровок.
Раз маляр считает, что у нас тонкинский кот, я не против. Особенно если «тонкинский» значит «менее требовательный и нервный, чем сиамский». Может, свыкаясь со своей новой породой, Джона научится мяукать потише и из гиперактивного превратится в просто игривого?
Джона обожал маляров. Нет, он их боготворил! Каждое утро он ждал их под дверью. Если они работали с нижней частью стены, кот сидел рядом, заглядывал в банки с краской и играл с кисточками. Если забирались на стремянки, Джона или взволнованно наблюдал за ними с пола, или вспрыгивал на подоконник, чтобы составить компанию.
Наверное, своим белым цветом, плавными движениями и страстью к высоте маляры напоминали Джоне котов в человеческом обличии. Когда они пили на кухне утренний кофе, он запрыгивал на стол, заглядывал им в глаза, вкрадчиво мяукал и даже похлопывал лапой по щекам. К счастью, они тоже хорошо к нему относились.
Маляры в наши дни избалованные: растворимый кофе им не подходит, хотят молотый из френч-пресса или – еще лучше! – латте из кафе. Предпочитают китайский фарфор на красивом подносе. Если бисквиты покупные, оставляют их сохнуть на солнце. Кто не пьет кофе, соглашается на свежевыжатый апельсиновый сок со льдом в стеклянном (не пластиковом!) стакане.
Маляры видят и слышат все, что происходит в доме. Наши с любопытством заглядывали в окно кабинета, пока я воевала с последними главами романа. Меня неотступно преследовала мысль, что хотя бы один из них обязательно пишет книгу. Или знаком с кем-нибудь, кто пишет. Сейчас все подаются в писатели или, опираясь на собственный богатый опыт, планируют сделать это, когда выйдут на пенсию.
– Это книга для детей? – спросил один из маляров.
К тому времени я уже ни в чем не была уверена. Может, это и правда книга для детей, что очень даже неплохо, поскольку я испытывала огромное уважение к детским писателям. Но смерть ребенка и то, как она влияет на семью, – слишком мрачная тема для такой литературы. Наверное, агенты и издатели, отказавшиеся от романа, в этом лучше разбирались… Когда я добила последнее предложение и написала заветное слово «Конец», оно показалось мне неправильным. Жизнь ходит по кругу. Смерть Клео открыла новую главу в истории нашей семьи. Поэтому я стерла «Конец» и заменила его «Началом», после чего дрожащими пальцами нажала «Отправить».
Пока маляры работали, я наводила порядок в комнатах, где они уже закончили, и убирала те, за которые они только планировали приняться. Поскольку состояние здоровья не позволяло мне поднимать и двигать тяжести, основную работу по перестановке мебели выполнял по вечерам Филипп. Как только одна кипа книг, картин и прочих деталей интерьера возвращалась на место, наставал черед другим слезать с полок и прятаться под брезентом. Наш дом порядком штормило.
На стене в прачечной, рядом с кошачьими мисками, я заметила узор из почти параллельных, слегка оплывших линий и попросила маляров их закрасить. Через несколько дней линии вернулись. Я присела, чтобы изучить их более внимательно. Своей свободной формой узоры напоминали работы Джексона Поллока[20]. А еще джунгли – словно какое-то дикое животное в ярости швырнуло его картину о стену. Было в них что-то зловещее, почти символическое. Интересно, что бы это могло значить?
19
Любовь
Кошки и дочери возвращаются домой, когда им рады
За две недели до свадьбы на пороге нашего дома появилась Шантель. Невеста буквально светилась от возбуждения. Ее платье наконец было готово и лежало в машине. Она не хотела оставлять его дома: даже если она попытается спрятать платье в свободной комнате, Роб обязательно на него наткнется. Когда Шантель попросила меня присмотреть за драгоценным нарядом, я пришла в восторг.
Сопровождаемые внимательными взглядами маляров, мы несли к дому укрытое чехлом платье. Джона с интересом глазел на нас со своего наблюдательного поста на окне в гостиной. Потом выбежал навстречу в коридор, обвился вокруг ног и проследовал в кабинет. Я была слишком занята, чтобы выгонять кота. Шантель расстегнула чехол, и нашим взглядам предстало платье, достойное настоящей принцессы. Жемчужины лифа мягко переливались на мягком розовом шелке. Это было лучшее пла…
– Джона! – закричала Шантель.
Мы слишком увлеклись разглядыванием наряда, чтобы заметить, какой эффект он произвел на кота. Навострив уши и вытаращив глаза, Джона метнулся вперед и скрылся под платьем. Мы боялись тащить его обратно – вдруг додумается вцепиться в шелк?!
– Джона, вылезай! – позвала я. Но кот лишь глубже закопался в нижние юбки из воздушного тюля.
Зачарованный мягкостью и блеском свадебного наряда, Джона отказывался покидать свое укрытие. Неосторожное движение когтями – и нам будет нанесен огромный моральный и финансовый ущерб. До сих пор Шантель держала себя в руках и проявляла удивительное для невесты здравомыслие, но если Джона испортит платье, она вполне может превратиться в Годзиллу!
При помощи удочки я отвлекала кота, пока Шантель осторожно приподнимала наряд и спешно упаковывала его обратно в чехол. Затем я прицепила к нему бумажку с надписью «НЕ ПОДГЛЯДЫВАТЬ!» и удовлетворенно вздохнула.
Не каждый писатель удостоится чести хранить в своем кабинете платье невесты. И тот факт, что Шантель доверила мне свой наряд, несмотря на присутствие в доме хвостатого свадебного фетишиста, лишь в очередной раз доказывал, как сильно Робу повезло с женой.
Каждый день, убедившись в том, что Джона не имеет ни малейшего шанса пробраться в кабинет, я открывала шкаф и любовалась платьем. Порой я даже нарушала собственное правило и расстегивала чехол, чтобы восхититься волшебным узором. Платье напоминало бабочку, которая вот-вот покинет свой кокон.
Будучи символом любви и надежды на будущее, оно лучилось счастливыми ожиданиями. А еще приносило удачу. Я поняла это, когда получила письмо от Луизы из «Allen amp;Unwin»: ей понравилась «Клео». Я сначала подумала, что Луиза просто щадит мое хрупкое писательское эго, но Джуд, редактор книги, присоединилась к ее восторгам, и я позволила себе перевести дух. Может быть, книга действительно не так плоха.
А потом я обнаружила в почтовом ящике пятнадцать страниц редакторских предложений. Сердце испуганно сжалось. Но, пробежав глазами текст, я осознала, насколько тщательно и аккуратно Джуд поработала с книгой. После этого мне сразу захотелось последовать ее советам. В частности, Джуд просила углубиться в горестные воспоминания, которые я исключила из первой версии «Клео».
Возвращаться к началу романа и заново проживать дни, последовавшие за смертью Сэма, было нелегко, но я удивилась тому, сколько подробностей хранила моя память. Вспоминать боль оказалось не так тяжело, как испытывать ее в первый раз.
Я надеялась, что теперь книга имеет больше шансов достучаться до родителей, переживших горечь утраты. У меня даже возникла мысль, что «Клео» может заинтересовать читателей не только в Новой Зеландии, но и в Австралии!
День Х приближался, в доме царила предсвадебная суматоха. Каждый телефонный звонок или подарок, доставленный чуть раньше срока, увеличивал наше счастье. Шесть месяцев назад я не знала, смогу ли быть частью этого праздничного хаоса, и теперь радовалась, даже если что-то шло не так. Хотя мое тело окрепло, я все-таки еще не до конца пришла в себя. Иногда я перенапрягалась, и организм мстил мне приступами дикой усталости. Время от времени я заливалась слезами, думая о том, смогу ли когда-нибудь вернуться в былую форму. В такие моменты в голове копошились недобрые мысли. А вдруг чрезмерная усталость – признак того, что внутри меня снова обосновались раковые клетки?
Трудно было поверить в то, что Роб женится. Я все еще думала о нем как о шестилетнем мальчике, играющем в прятки с Клео, или юном морском скауте, мечтающем о далеких плаваниях. Потом был четырнадцатилетний школьник в синей форме, фыркающий на весь дом под влиянием гормональной бури. А затем – неожиданная радость, когда «труднообучаемый» мальчик вдруг получил стипендию в технологическом колледже. И горе, когда он тяжело заболел.
Мы с Робом через многое прошли. Помню, я позвонила ему, чтобы сообщить о смерти Клео, а он вздохнул и сказал: «Пропала последняя связь с Сэмом». Горечь утраты навсегда соединила нас невидимой нитью. Даже сейчас, оставаясь вдвоем, мы перебираем старые фотографии и беседуем о его старшем брате.
Роб говорит, что тяжелые времена помогают нам ценить счастливые. Наверное, именно неуверенность и боль последних месяцев помогли мне в полной мере ощутить счастье подготовки к свадьбе сына.