— Зубы почистил, — и засмеялся, собака, таким победным смехом, что захотелось расцарапать ему лицо.
— Почему смеешься? — нахмурилась я, кусая губы.
— Думал, никогда не сдашься. Выглядишь неприступной скалой, — он потер руки и закончил. — Так-с, приступим, — подошел к своей одежде и стал копаться в ней, что-то ища, потом вернулся и стал чего-то ждать.
Я-то думала, он обнимет и будет целовать меня, и просто выпала из реальности, наблюдая за тем, что никак не вписывалось в программу моего завоевания и очаровывания.
— Ложись, — скомандовал он, сбрасывая халат на пол. У меня тут же перехватило дыхание. И почему все негодяи такие притягательные и красивые. От его стройной фигуры веяло силой и чем-то животным, диким и неуправляемым, а вот поведение свое Чистяков сейчас контролировал до миллиметра. Но хладнокровие было напускным, скрыть, насколько он возбужден, было невозможно. Оно лезло в глаза, удивляя своей природной дремучей жаждой завоевания.
Безропотно легла, не зная, что он будет делать дальше. Паша присел на край кровати и стал расстегивать пуговицы на пижаме. Медленно, аккуратно и не сводя с меня взгляда.
— Уснуть не дам, — предупредил он, усмехаясь, я пыталась выдавить слово, но затор звуков продолжался, и горло не работало. Надя онемела.
Он помог снять ее, как будто я была ребенком, сам стянул штаны, трусы, и когда я полностью оголилась, он уложил на подушки и стал рассматривать меня. Долго и все. Сантиметр за сантиметром. Лицо его при этом было напряженным, а скулы сведены, как будто он сдерживал себя из последних сил.
— Ты именно такая, как я себе представлял, — сказал он охрипшим голосом, вытянул руку и на мой живот из тюбика в его руках капнуло что-то холодное. Его широкие ладони легли как два крыла бабочки и затрепетали по коже, выписывая что-то неописуемо нежное и волшебное.
— Закрой глаза, — попросил шепотом, и я послушно опустила веки, оказавшись в полной темноте. Зато кожа приобрела зрение и осязала движения его пальцев. Они окутывали теплом и желанием — не спеша, с любовью, опускаясь все ниже к ногам и пульсирующему острым желанием центру, куда он в конце концов дотянулся через 15 минут мучительных сводящих с ума ласк. Дотянулся и замер, поглаживая волоски одной рукой, а другой скользя по внутренней линии бедра. Я сжала губы, поклявшись не стонать и не просить ничего. Никогда. У него — ни за что. Хотя все тело рвалось завыть и сделать это, кричать и торопить его. Паша внезапно замер, вдруг резко перевернул меня на живот, устраиваясь поудобнее сзади.
Я сжалась, ожидая, что он накинется как дикий зверь, но опять не угадала. Он поцеловал меня туда, куда вообще никто и никогда не целовал. И стал ласкать языком и губами без остановки, забираясь так глубоко и с такой жадностью, что я не выдержала, всхлипнув от невыносимого желания. Ноги сводило судорогой.
— О твоей заднице можно петь песни, — пробормотал он. — Я признаюсь ей в любви. Эта сладкая конфета снилась и изводила весь месяц. Господи, какая ты вкусная.
Его язык и пальцы проникли в меня, тщательно исследуя, теребя, втягивая и ласкаясь.
— Не могу больше, пожалуйста, — все-таки не выдержала я, чувствуя, что еще чуть чуть, и все, снесет.
Паша не стал отвечать, просто отрицательно замотал головой, и прекратив пытку, упал рядом на подушку, притянув к себе, к своим жадным и ненасытным губам. Он целовался словно вампир, высасывая изнутри энергию и перекачивая ее обратно фонтаном острого наслаждения. И в поцелуй свой погрузился с головой, как будто больше в этом мире ничего не существовало. Только он и я, и мы обязательно должны стать целым, губами и языком проникая друг в друга. Каждое движение хлестало по моим воспаленным нервам, подстегивая и усиливая желание, руками он терзал соски так, что они мгновенно затвердели.
Его губы пахли моими соками и моим желанием, я не знала, сделал или он это специально, или действовал спонтанно, чтобы я чувствовала запах своего тела. Чего-то пряного и горького одновременно.
Насытившись поцелуем, пять сполз вниз и стал ласкать своим чертовским языком с такой скоростью, что я выгнулась и захрипела.
— Ты моя, — повторил Паша, раздвинув ноги и проникая так же осторожно и медленно, будто боялся, что взорвётся сам. Я обхватила его спину ногами, торопя и мечась по подушке, но он не спешил.
— Месяц без секса — это пиздец, — пояснил свою медлительность. — Взорвусь нахрен к чертям собачьим. Не спеши.
Но я уже не могла, стонала и извивалась, пытаясь избавиться от скрутившего в тугой узел смерча внутри себя. Чем больше он осторожничал, тем сильнее разгоралось неистовство, било по мозгам, требуя выхода. Никогда еще я не хотела мужчину так сильно, как его. Паша двигался с педантично одинаковой скоростью, не позволяя ничего.
— Пожалуйста, — выдохнула я. — Не могу больше.
— Нет, — я услышала смех и замирание движений, почувствовав его губы, которые снова начали целовать грудь — сначала одну, потом другую, потом снова поцелуй в губы, чтобы заткнулась и не просила. Он быстро не отпустит.
Память услужливо напомнила его фразу, как мы сгорим и разлетимся пеплом на ветру. в эту ночь я сгорела. Дотла. Истерзанная, измученная, заласканная и разорванная на части. На сотни кусков.
Когда я котенком устроилась на его груди, не выдержала:
— Ты всех целуешь сначала в задницу?
Чистяков рассмеялся и поцеловал меня в губы.
— Ты первая. Это любовь с первого взгляда. С того самого дня, как она не дала мне сдохнуть.
— Какой же ты был мерзкий, — вздохнула я, водя пальцем по его расслабленным мышцам. — Я хотела убить тебя.
— Взаимно, — усмехнулся он. — Но сначала я хотел изнасиловать, а потом убить. Жопа меня отвлекла, разбила сердце.
— Собака ты, — меня клонило в сон.
Утром нас разбудила трель звонка. Я никак не могла сориентироваться, где нахожусь и что случилось.
— Наверное, пришла, хозяйка, — я бросила взгляд на часы, вроде рано еще. И почему она приперлась ни свет ни заря. — Вставать неохота, — пожаловалась Паше.
— Лежи, пойду пугать тетю, — пообещал Чистяков, хищно улыбнувшись. Он прижал меня к себе и цапнул зубами за шею. — Продолжим, когда выпровожу.
Я зажмурилась от невыносимого и необъяснимого счастья. Заполненности внутри меня вселенной любви. О будущем думать не хотелось. Тут я услышала удары и крики и испуганно приподнялась. Шум возни и чего-то недоброго усиливался. Наспех надев халат, выскочила в прихожую и опешила.
Кораблев бил друга, а тот не защищался, просто стоял и позволял превращать себя в кровавое месиво. На Арсения страшно было смотреть, лицо исказила ненависть, гнев и жгучая ревность. С криком отчаяния ринулась между ними, получив сильный удар в висок.
Глава 10.
Я очнулась, чувствуя, что меня трогают, обтирая лицо чем-то мокрым. Открыла глаза — рядом сидел Кораблев, держащий в руках платок. Он опускал его в тазик и водил по коже с такой нежностью, что сердце останавливалось. Паши не было видно. Я захрипела, пытаясь спросить, где он, когда черт сам нарисовался в проеме двери с раздолбанным лицом — оба глаза были подбиты, нос опух и посинел, все лицо в синяках и ссадинах, губа рассечена. В общем кошмар! Чистяков прикладывал лед в пластиковом пакетике к носу и шмыгал как провинившийся школьник.
— Прости меня, — сказал Арсений. — Случайно вышло. Он тебя больше не тронет.
Чистяков на его слова ничего не ответил, взял табурет и присел рядом, кажется, считая, что это нормально, когда его избили и выговаривают, с кем ему спать.
— Сама его впустила, зачем ты так? — я не смогла скрыть горечь. — Воды, — горло у меня пересохло от волнения. Никак не могла оторвать взгляд от Паши, ожидая от него хотя бы словечка, но он вел себя словно преступник, пойманный с поличным, и постоянно отводил глаза в сторону.
Вот и все эмоции, подумала я. Перед другом чувствует вину, а на меня наплевать. И защищаться не будет, сидит как побитая собака, как будто так и надо.