— Не хочу слушать! — заткнула я уши, но его голос все равно просачивался, может быть потому, что он сидел совсем близко, а может быть потому, что хотела услышать это, будучи в глубине души мазохисткой.
— Я попробовал найти тебе замену, — честно признался Паша. — Но что-то мой друг оказывался фунциклировать. Даже подумал, доигрался, месяц без траха и все, простудился. А на 30 день нашел Ангелу и почти раздвинул ей ноги, и тут Кораблик на нее запал, пришлось отдать, — Чистяков замолчал. — Так что если тебя сейчас не рвет, то я бы не отказался от сделки, предложенной Санычем. Ну и вконце концов мы женаты. Имею я право требовать этот…, - он задумался. — Долг супружеский!
Я перестала плакать и начала смеяться. Без остановки. И чем больше я смеялась, тем больше он темнел от гнева.
***
— Почему ты смеешься? — не выдержал Паша, вскочив со стула и подходя ко мне. — Что я такого смешного сказал?
— Чистяков, мы с тобой разводимся, — ответила я четко, чтобы он понял, игры и спектакли закончились. — Ты и я — фиктивная пара, ребенка рожу и воспитаю сама. Если я к тебе и испытывала какие-то эмоции, это была ошибка. Людям свойственно ошибаться. Теперь я это понимаю. И наша новая встреча — очередное недоразумение, которое предлагаю закончить сегодня и сейчас, — я отвернулась от него и стала убирать со стола посуду.
Он долго молчал. Молчание было подозрительным. У меня задрожали руки от напряжения и жуткого желания выставить идиота за дверь, чтобы больше никогда не вспоминать.
— Наша встреча не случайна, — Паша взял себя в руки и снова сел, я с отчаянием подумала, что не избавлюсь теперь от него… Упрямый баран. — Мы встретились именно в ту секунду, когда ты узнала про беременность. Я атеист, но в случайности просто так не верю. Ребенок мой, знаю. Ты просто так не выбросишь меня из его жизни. Если я сейчас уйду, сделка с салоном аннулируется. Ты остаешься в конторе, которая плавно уйдет на дно, потеряешь работу и с токсикозом начнешь искать новую. Интересно, куда возьмут беременную женщину, которую рвет и мутит? — спросил он ехидно. — Я бы не взял, ну может только уборщицей. Да и то вряд ли.
— Вернусь к родителям, — побледнела я.
— Твой отец — инвалид, еле ноги переставляет, деньги зарабатывает мать. Кстати, я мамуле понравился, — добавил с победным видом. — Сядешь ей на шею? Ай, ай, ай, это как-то нехорошо.
— Почему ты такой бездушный? — прошептала я, не пытаясь скрыть слезы.
— Я разумный, и смотрю в будущее, а ты дурочка, которая думает только соплями. Включи голову, любовная ботва снесла тебе крышу. Я люблю женщину. Одну единственную. Эта женщина — моя мать. Сколько бы не ругала, чувствую, никогда не бросит, всегда рядом, даже сдохнуть решилась, чтобы мне было хорошо. Вот это любовь. Я в нее верю. А твоя любовь ко мне где? И в чем она? В том, что жопой вильнула и смылась, даже не поговорив? Или в том, что сейчас строишь из себя мать-героиню, не думая о ребенке? В чем твои сопли заключаются? Что-то я не понял, где я сам в них? В каждом слове только ненависть и осуждение. Я никогда не врал, ни одной бабе. Если кого-то хотел, то говорил. А ты завралась, и меня втянула в эту хрень. И знаешь что, ради матери я готов эту хрень сделать правдой, но не говорить ей, что мы с тобой — фиктивная пара. Потому что мать свою я люблю. И ребенка, если он мой, тоже буду любить. Поэтому не брошу его подыхать с мамашей без болтов в башке. Спасибо за обед, — с этими словами Паша встал и вышел, громко хлопнув дверью.
Я еле дошла до ванной, рвотные позывы опять накрыли с головой. И депрессия тоже. А я ведь только из нее вылезла и стала забывать, как было больно. Вечером вернулась подруга. Войдя в спальню, увидела, что я лежу, накрывшись с головой одеялом.
— Тебе плохо, Надя? — спросила Лада, она работала продавщицей в магазине и была нашей соседкой у родителей. В Москву, как и я, приехала искать работу, поэтому мы договорились вместе снимать жилье.
— Отравилась, видимо, — ответила я, решив не посвящать ее в детали своей странной личной жизни. — С работы отпросилась.
— Купить лекарства в аптеке? Что нужно? Сбегаю, — предложила она, присев на краешек кровати.
— Не надо, ужинай и отдыхай, завтра все пройдет, — успокоила я. — Посплю немного.
Но сон не шел. Это было такое состояние, когда и думать не получается, и не думать тоже больно. Ситуация была западней, но соглашаться на его условия казалось чем-то невыносимым и отвратительным. И сам он был мне отвратителен. Кораблева я не вспоминала, с некоторым облегчением услышав о том, что он не один. Чувство вины за то, что тебя любят, а ты нет, угнетало. Зато Чистякова не мучали колебания. Плевать ему на чувства. Паша был лишен их с рождения. Тупое животное. Наверное, здорово жить так — одними желаниями. И горя не знать. И честный, и прямой, и все у него хорошо. А я такая нерасчетливая и неразумная. Не получается корыстно и удобно устроить свою жизнь.
Вечером он перезвонил:
— Ты подумала?
— Нет, — ответила я. — Всем твоим предложениям нет. Буду дурой без болтов в голове.
— Что ты хочешь? Не понимаю? — разозлился Чистяков. — Можешь прямо сказать?
— Того, что я хочу, у тебя нет, — я помолчала. — Любви и верности. Ты не способен ни на первое, ни на второе. Поэтому нет.
***
Я быстро отключилась, чтобы больше ничего не слышать. Будь что будет. Только не с ним. Но Черт не успокоился. Не успела дойти до кровати, прислал смску: “Не забудь, утром едем к гинекологу.” Не отстанет, с тоской подумала я. Собака такой, мамулю свою он любит, подонок. Ребенок ему видите ли понадобился, чтобы не врать ей. Скотина. Обругав его мысленно, я как-то успокоилась и уснула. Ночью тошнота опять скрутила, пришлось признаться Ладе, потому что подружка, перепугавшись, порывалась вызвать скорую.
— А где отец? — спросила она, подавая мне стакан воды.
— Чтоб он сдох, — искренне сказала я. — Отец этот. Придурок.
— Сейчас вообще мужики перевелись, — согласилась Лада. — Все на нас.
— Не перевелись, — мотнула я головой. — Я и с ребенком найду свое счастье.
Утром Паша приехал в такую рань, что даже Лада не успела уйти. Забарабанил по двери, будто случился пожар, или планета взрывается.
— Здрасьте, — буркнул нам. — Ты еще не собралась?
— Шесть тридцать на часах! — воскликнула я. — Куда в такую рань?
— Подумал, смоешься, ищи потом тебя, — ответил он, проходя в квартиру. — Ну я подожду, собирайся. В дороге позавтракаем.
— Кто это? — тихо спросила подруга.
— Папаша, — нехотя ответила я и поплелась одеваться.
На улице он попытался взять меня за руку, но я вырвала ее:
— Не инвалид, сама дойду.
— Злая ты, — спокойно ответил он.
В больнице мы пробыли час, чтобы услышать то, что уже знали. Я беременна, и надо вставать на учет в женскую консультацию. Паша полез уточнять про отцовство, хотя я уже знала, кто отец. Дома села с календариком, упорядочила все события и поняла, что как он ни защищался и не предохранялся, это произошло. Вот с Кораблевым и без защиты ничего не получилось. И что это за ерунда такая, непонятно.
— Я звонил Санычу, сказал, что ты задержишься, — выйдя из клиники, сообщил Чистяков и открыл дверь машины. — Едем в загс — разводиться.
Я встала как вкопанная, не в состоянии переварить его предложение. Вчера брызгал слюной и давил, что не разведется, а сегодня раз — и развод. Быстро. Видимо, передумал геройствовать, предлагая мне семейную жизнь. Ненависть вспыхнула снова.
— Едем, — я села, стараясь не смотреть в его сторону.
Из загса он повез работу и всю дорогу молчал, угрюмо крутя баранку. Получив желанную свободу, я ощущала во рту и в душе горечь. Было горько и больно. Ну и ладно, сама как-нибудь справлюсь.
Сыныч встречал нас на улице, улыбаясь такой сахарной улыбкой, что захотелось съездить ему по роже. Но я вовремя вспомнила, что работа нужна, пришлось, сжав зубы, улыбаться в ответ.
Сделала шаг в сторону отдела, но Паша не дал отойти.