была так ужасна, как жизнь тех детей.
– Тут у меня есть пара замечаний, – сказала тетя Элиза. – Во-первых, хорошо, когда видишь мир дальше собственного носа, к этому все должны стремиться, но трудности – понятие относительное, и у всех нас бывают плохие дни. Мы не соревнуемся друг с другом, у кого жизнь тяжелее.
– Знаю, – кивнула я.
– А во-вторых, суть депрессии не в том, трудна у тебя жизнь или нет. Это болезнь, а болезням свойственна боль. Когда депрессия сопровождается суицидальными мыслями, как в случае Талли, это значит, что человек испытывает невыносимую боль, конца которой не видно. Далеко не факт, что эти люди хотят умереть, но в смерти они видят единственный способ прекратить свои страдания.
– Я все это знаю, – сказала я. – Я столько времени провела перед компьютером, читая все что только можно на эту тему. Просто именно Талли постоянно твердила, что надо смотреть на жизнь шире, и сложно представить, что такой человек… принял подобное решение. Потому что даже если она была больна, то сделала осознанный выбор.
– Слоун…
– Нет, правда.
Я начала терять самообладание. Что бы ни сказала тетя Элиза, это не отменяло того, что Талли приняла решение. Ряд решений: выбрала лекарство, положила таблетки в рот, проглотила их. Все это были осознанные действия. Я не понимаю, как она могла так со мной поступить. Она меня бросила. Разве я для нее ничего не значила?
– Разве она меня не любила?
– Ах, дорогая, – вздохнула тетя Элиза. – Она тебя очень любила. Любила сверх всякой меры. Но иногда людям, думающим о самоубийстве, кажется, что их близким будет лучше без них.
– Я не верю, что Талли могла так подумать, – возразила я. – Она была умная. У нее был зашкаливающий коэффициент интеллекта. Она была такой талантливой. Такой красивой…
– Страдания не всегда видны, – заметила тетя Элиза. – Зачастую те, кто испытывает страшную боль, выглядят совершенно обычно. И нельзя угадать, что у них происходит внутри.
– Знаю, – сказала я. – Когда я приехала сюда, в Калифорнию, и шла по аэропорту, то как раз подумала, что другим, наверное, кажусь совершенно обычным человеком, и никто из прохожих в жизни бы не догадался, что со мной произошло. Наверняка некоторые из них тоже переживали какую-нибудь трагедию, но по ним это не было видно. Внутри у нас столько всего. Столько переживаний, которые никто не видит.
– Да, – кивнула тетя Элиза. – И не важно, какой умной и красивой всем казалась Талли, внутри у нее тоже были свои переживания.
– Когда я увидела ее последний раз на больничной каталке, то не могла поверить, какой же она была маленькой, – сказала я. – Но она всегда была маленькой. В ее маленьком теле столько всего помещалось. Все ее мысли, всё, что она вычитывала в книгах, интернете или еще где-нибудь. Истории о выживании. Она никогда ничего не забывала. Ей нравилось помогать другим. Но помочь можно не всем. Выживают не все. Как дети во время холокоста. Поэтому Талли и сделала такую татуировку. Она оставила нам этот кусочек головоломки, как те дети оставили рисунки с бабочками. И поэтому… – У меня оборвался голос.
– Слоун, все хорошо, – сказала тетя Элиза.
– Нет, не хорошо, – возразила я. – И Талли это знала. И поэтому она сама не смогла выжить. Потому что с другими людьми продолжало происходить что-то плохое, и для нее это было слишком. Она просто не могла этого вынести.
Тетя Элиза с трудом поднялась со стула. Костыли ударились об пол, и она схватилась за столешницу.
– Талли так переживала за других, – сказала я. – Ей, наверное, было ужасно одиноко. Надо было показать ей, что мне тоже не все равно. Но я этого не сделала. Никому не было дела, и поэтому она решила, что мне на нее плевать.
– Это не так.
– Нет, всё так, – твердила я. – Иначе она была бы сейчас жива.
Тетя Элиза добралась до моего конца кухонного островка. Одной рукой она держалась за столешницу, а второй обняла меня. Я не заслужила ее объятий, ведь когда я была нужна Талли, я ее не обняла. Даже на прощание. Остановилась на минутку около двери, а затем бросила ее. Но тетя Элиза обняла меня так крепко, что в итоге я сдалась и прижалась к ней, и было уже непонятно – это она меня держит, пока я рыдаю, или я ее держу, пока она стоит на одной ноге.
– Я должна была остаться с ней, – пробормотала я еле слышно, так что тетя Элиза вряд ли меня услышала. Мой голос тонул в слезах.
Прозвенел таймер, но еще довольно долго, кажется целую вечность, ни одна из нас не шевелилась. Когда я наконец ее отпустила, то помогла тете Элизе опереться на столешницу и принесла ей костыли. Она доковыляла до стола. Я вытащила курицу из духовки. Но она пригорела, да нам уже и не хотелось ужинать.
22
В ПОНЕДЕЛЬНИК МЫ С ТЕТЕЙ Элизой остались дома. Она показала мне несколько упражнений из йоги. Из-за травмы обычную программу пришлось адаптировать. Но она могла делать движения корпусом, сидя на стуле. Я повторяла за ней, перекатывала плечи, сгибалась то вправо, то влево, тянула спину.
– Теперь закрой глаза, – сказала тетя Элиза. – Сосредоточься на своем дыхании. Вдыхай через нос. Вот так. А теперь медленно выдыхай через рот… хорошо. Снова вдох, медленно. Чтобы продлить вдох, мысленно посчитай до трех. Раз. Два. Три. Хорошо.
Позже я позвонила Джуно узнать, как проходит первый день у Хоганов. До этого мы с ней немного переписывались. Джуно писала, что «все шикарно», но, когда она ответила на звонок, я услышала звуки, наводящие на мысль о зоопарке или вселенской катастрофе.
– Все хорошо? – поинтересовалась я.
– Все под контролем. Вообще не переживай, – ответила она.
Было слышно, как кто-то имитирует сирену, а кто-то кричит.
– Точно под контролем?
– Ха-ха, – усмехнулась она. – На что я только не готова ради тебя. Хотя я согласилась прийти только при условии, что ты тоже здесь будешь.
– Прости, – сказала я.
– Прости, что давлю тебе на совесть, – откликнулась она. – Осталось всего пять дней.
– Четыре с половиной, – уточнила я.
– Зато дети успешно отвлекают меня от мыслей о Купере. Хотя я все равно думаю о нем и о том, что они делают с Одри, вот, например, сейчас…
– Ох, Джуно. Гони от себя эти мысли.
– Ничего не могу поделать. Я просто подумала…
Она не договорила.
– О боже!
– Что?
– Что-то упало, – сказала она.
Послышалось частое дыхание, и я поняла, что она бежит