Дика изменил ему здесь, потому что кто променяет «древнее оружие» на новое, если это означало двадцать пять лет под ружьем, и это после нескольких лет службы в качестве ребенка-солдата? Тогда, в 1827 г., угроза призыва совсем не казалась виленским евреям поводом для смеха, и даже в ретроспективе, когда кантонистские батальоны ушли в прошлое, народным прихотям было далеко до царских. К счастью, указ 1835 г., запрещавший браки между несовершеннолетними, был вдохновлен более благородными намерениями и обходили его более комично.
Дик, недавно женившийся вторично, был свидетелем потрясения, которое этот указ произвел в литовском городе Несвиже. Он предпочел воспроизвести эти события не в автобиографическом, а в сатирическом ключе81. Для начала он переименовал местечко в Герес, из пророчества Исаии (Ис. 19:18), «один назовется городом солнца» (вариант — «городом разрушения»). У этого слова два значения, и комментаторы использовали игру похожих слов герес (разрушение) и херес (глина). Так что штетл предстает одновременно местом экономической разрухи и городом глиняных идолов. В качестве хасидского центра — в числе хасидов были и свойственники Дика — Герес сочетает в себе прирожденную глупость всякого маленького городка со специфическим видом еврейского идолопоклонства, завезенного с Украины.
Чтобы заострить завязку насмешливо-мистического повествования, Дик приурочивает получение новости к Девятому ава, когда все евреи собрались в доме учения оплакивать разрушение Храма82. Посланец приносит письмо раввину, который, уже приступив к обряду скорби, разражается слезами, срывает с себя одежду и рвет на себе волосы. Это повергает общину в панику. Кое-как завершив траурные песнопения, все бегут к дому раввина, который заявляет, что вышел указ более злодейский, чем указ фараона: ни одна дщерь Израиля не может быть выдана замуж до достижения шестнадцати лет и ни один сын Израиля не может жениться до достижения восемнадцати. Раввин советует им тайно переженить своих детей в самый день поста.
И вот все местечковые обыватели поднимаются на войну против Сатаны. Раввин, который также выступает как хасидский ребе, немедленно принимается сватать и женить детей из беднейших хасидских семей (а также рассылает изрядное число талесов, молитвенных покрывал, необходимых женихам). Ланд-шадхн, или местный сват, так занят, что может вести переговоры с городом Крез только на улице. Кантор, который также занимается ритуальным забоем скота и к тому же исполняет обязанности местечкового писца, режет цыплят в редкие минуты отдыха от написания брачных договоров и ведения церемоний. Его жена тем временем продает свадебные ленты, кисти и стаканы, которые по традиции разбивают во время брачной церемонии. Свадебный шут только успевает что-то сказать прямо под хупой, как приходит следующая пара. Половина городских музыкантов постоянно играет рядом с принадлежащей общине хупой, в то время как другая половина сопровождает жениха и невесту. У рассказчика тоже нет ни одной свободной минутки, потому что его все время зовут, чтобы стать десятым в миньяне на каждой свадьбе, а его шляпу, подходящую на все случаи жизни, отобрали для бедных женихов. Его жена не спит по ночам, потому что каждую ночь сопровождает будущих невест для совершения ритуального омовения (включая даже девочек, еще не достигших половой зрелости и необязанных этого делать), «чтобы не забывался в Израиле закон о микве»*3.
Как успешно может нищий и захолустный штетл мобилизоваться ради святой цели! За бортом остались только несколько богатых купцов, которые родились в больших городах и мало времени проводят в местечке. Они не хасиды и не миснагдим, и это защищает их от местечковой глупости. Но по прошествии двух недель они, и в особенности их жены, тоже попадают под власть всеобщей паники. Даже случайные приезжие втягиваются в эту брачную мельницу. И поскольку все другие дела в штетле прекращаются — нет ни учебы, ни торговли, — а все нормальные союзы уже давно заключены, трясущиеся от старости вдовцы берут себе ладных молодых женщин; девятилетние мальчики женятся на восемнадцатилетних девушках; горбуны на здоровых; богатые на бедных. Самых юных женихов и невест несут под хупу родители. Поднявшись к новым рубежам изобретательности перед лицом беспрецедентной опасности, раввин постановляет, что поскольку не хватает молитвенных покрывал и поскольку Талмуд говорит «пусть тело принесут к невесте», то следует хоронить мертвых без талесов и приоритетное право на владение этим ценным предметом принадлежит женихам.
К моменту официального обнародования указа местечко уже оправилось от безумия, в которое само себя ввергло. Большинство поспешно заключенных браков закончились разводом или признанием их недействительными. Торговля и ремесло пришли в полнейший упадок. Не в накладе остались одни кормилицы, как в Египте, когда фараон приказал утопить в водах Нила всех младенцев мужского пола.
Повествование целиком представляет собой еврейский миф наоборот; все, что остается от исторической памяти, это карнавал, фарс и фиаско. Как только приходит письмо из внешнего мира, немедленно начинается всеобщая суматоха. А поскольку в нее вовлечено все население штетла и прилегающих деревень, то ломаются все границы — между постом и праздником, богатым и бедным, молодым и старым, живым и мертвым. Никогда природа и мораль не были попраны так сильно, чем когда еврейчики Аялона и Гереса проводили свои фантастические ритуалы и мобилизовывали всю свою общинную глупость.
И вновь сравнение с рабби Нахманом подчеркивает, насколько по-разному хасид и маскил превращали историю в рассказ. Для хасидского повествователя земные правители, которые своей волей правят подданными и издают указы об обращении евреев, жили в мире иллюзий. Земные правители, как и все прочие люди, подчиняются космической логике Торы. И только тот, кто разбирается в символизме Торы — в языке Псалмов, например, — мог расшифровать небесные знаки на земле. А по мнению просвещенного рассказчика, земной правитель не мог сделать ничего дурного. Только царь обладает властью приказать народу, чтобы тот перестал следовать путями слепых и невежд. Ошибка народа коренится в закостенелых традициях, искажающих дух Торы, тогда как истинное значение Торы открывается в развертывании светской истории. Согласно утверждению Айзика-Меира Дика, история очистит народ от его повальной глупости. А для Нахмана из Брацлава история — всего лишь этап личного и коллективного чистилища, за которым последует окончательная отмена времени вообще.
А пока история продолжает идти своим чередом, просвещенному рассказчику много есть о чем поведать, особенно если повествователь сам помнит почти весь девятнадцатый век и может воскресить предыдущее столетие. Поэтому Дик создал ряд мнемонических помощников, благодаря которым читателю легче разобраться в истории. Комические имена, тайные занятия, пояс, шляпа, быстрая смена плана — такими приемами Дик нарезал плавно текущее время прошлого на смешные фрагменты.
Отрицательных персонажей легко узнать по именам. Варварский