увижу старых знакомых прямо на причале, но мы прошли через весь порт, и я не увидела НИ ОДНОГО знакомого лица. Вообще ни одного! Я же знаю, что многих римляне убили и очень многих продали в рабство, я сама из этих проданных, но ведь не должны же были вообще ВСЕХ!
– Не спеши с выводами. Мы ведь не весь ещё город обошли. Веди дальше.
Но чем дальше мы углублялись в город, тем печальнее становилась Софониба. Наконец, остановившись на одной улочке, вдоль которой стояли средненькие по местным меркам дома, она окинула их все взглядом, а затем всмотрелась в один из них и не смогла сдержать слёз.
– Твой?
– Да, я жила в нём… А теперь в нём живут проклятые италийцы! – Из дверного окошка, приоткрыв створку, как раз выглянул шатенистый парень, абсолютно непохожий ни на бастулона, ни на финикийца, ни даже на грека.
– Не вини их в этом. Они поселились там, где им было указано или досталось по жребию. Не они лишили тебя всего.
– Я понимаю, господин… Но видеть в пускай даже и бывшем, но СВОЁМ доме этих… Не могу…
– Успокойся и присмотрись к остальным домам. Может, в каком-то ещё…
– Нет, я уже присмотрелась – везде эти чужаки. Вместо наших соседей справа – греки, вместо соседей слева – бастетаны из какой-нибудь глухой сельской дыры, судя по неряшливости. Напротив через улицу – наши бастулоны, но тоже не отсюда, а из какой-то деревни, а рядом с ними – опять греки и опять эти италийцы. И так – по всей нашей улице, насколько я смогла разглядеть. Здесь нет НИКОГО из наших. Давай лучше уйдём отсюда, господин – не могу больше на это смотреть…
Мы с ней вернулись к порту и у входа в него присели передохнуть на каменную скамью возле набережной. Потом зашли пообедать в ту же самую припортовую таверну, в которой и завтракали, и там заметили за одним из столов Хренио с Володей и их слугами. Мы подсели к ним, заказали обед, подкрепились, подегустировали очень неплохого вина из окрестностей Гадеса. Поболтали с нашими, набили трубки, с наслаждением покурили – в Гадесе выяснилось, что несколько привезённых Акобалом из последнего рейса мешков с табаком были подмочены морской водой в шторм, что считалось уже некондицией, и мне не составило особого труда выпросить у Волния один из них. Вкус, конечно, немного не тот, но табак есть табак – и такой с удовольствием выкурим. Докуривая трубку, я заметил, что Софониба пристально наблюдает за каким-то оборванным и замызганным стариком финикийцем, зашедшим попопрошайничать.
– Знакомый?
– Да, он всегда здесь околачивался. Его здесь знали все, и он сам знал в городе очень многих…
– На вот, подай ему на жизнь, это развяжет ему язык, – я выудил из кошелька и вложил ей в ладонь полшекеля. – И вот ещё, угости его этим, – в нашем кувшинчике ещё оставалось вина на пару небольших кружек.
Пока она расспрашивала старика нищего, мы сами сыграли с гудящей здесь же матроснёй нашего купца в кости, проиграли им несколько медяков, которых им как раз не хватало, чтоб дойти до полной кондиции, и через это сделались в их глазах их лучшими друзьями. Потом моя бастулонка вернулась – ещё печальнее прежнего.
– Никого. Все или погибли, или проданы. Ну, почти…
– То есть кто-то всё-таки уцелел? – уточнил я для порядка.
– Ну, часть городской черни – из тех, кто всегда лизал римлянам пятки…
– Ладно, успокойся – прошлого не вернуть. Пошли лучше… гм… куда-нибудь, – мы уже договорились с хозяином забегаловки о комнатушках для ночлега и прочего тому подобного времяпрепровождения. Город, в конце-то концов, как называется? Секси, если кто запамятовал. Ну и чем, спрашивается, нормальному человеку, заполнять свой досуг в городе с таким названием? То-то же, гы-гы!
Одно из достоинств этого дела – ну, помимо основного, конечно – ещё и то, что оно здорово прочищает мозги от всякой хрени. Хорошенько вымотавшись с наложницей и восстанавливая силы форсированной ДЭИРовской прокачкой энергопотоков, я заметил, что и эта часть задачи в общем и целом выполнена успешно. Ну, в пределах возможного, конечно. Понятно, что ТАКОЕ хрен забудешь, но способность соображать и рассуждать здраво к Софонибе вернулась:
– Я неточно выразилась. На самом деле уцелели многие, и не из одной только черни. По словам этого попрошайки, изо всех важных и влиятельных – около половины отвертелись или откупились, из средних – около трети или даже немного больше. Просто среди них – никого из наших, с кем мы общались…
– Ну, всё-таки не весь город, как тебе показалось вначале. Хотя твоим, конечно, не повезло…
– Не повезло… А вот скажи мне, господин… Ну, вот если бы случилось иначе – если бы, допустим, уцелели и нашлись в городе мои родные – ты позволил бы мне тогда выкупиться на свободу?
– Выкупиться – это уж вряд ли, – поддразнил я её маленько. – Ну подумай сама, откуда у твоей родни взялось бы столько серебра, сколько ты стоишь, да ещё после такого разорения, которое пережил твой город. Пришлось бы отпустить тебя так – не разорять же твою родню окончательно. Хоть и очень не хотелось бы лишаться такой женщины, как ты, но это была бы судьба…
– Но судьбе было угодно иначе…
– Не грусти. Хочешь освободиться – так и скажи. Освобожу, давно заслужила, хоть и жалко тебя терять. Но вот, допустим, освободил бы я тебя хоть прямо сейчас – и куда бы ты пошла? Да даже и, допустим, нашлась бы вдруг каким-то чудом твоя родня – так в том ли она была бы положении, чтобы защитить тебя от всех возможных передряг? Ты видела, что творится в Малаке, и знаешь, что было здесь. Или ты думаешь, дальше – в Абдере или Барии – окажется лучше?
– Я всё понимаю, господин. Вот это – гораздо лучшая защита сейчас, чем даже наше прежнее городское гражданство, – она подняла на ладони серебряную пластинку с моим именем, которую носила на цепочке. – Нашего города больше нет. Вроде бы никуда не делся, стоит на месте, но уже не наш. Тоскливо это видеть…
– Ничего, завтра уже уплывём отсюда. А то в самом деле…
– Для тебя есть разница?
– Ну, мало ли что? Сама же говоришь, что что не так уж и мало твоих сограждан уцелело. Вот возьмёшь, да повстречаешь ненароком ещё одного какого-нибудь знакомого, да помоложе и пообеспеченнее этого попрошайки, а тот возьмёт, да глаз на тебя положит. А на тебя ведь