на пол галереи меховая шапка. Одним прыжком, яркой нездешней бабочкой, Пин‑эр взлетела на ограждение, встала над внутренним двором. Поискала глазами Зануду, что‑то изобразила быстрыми жестами.
— Она хочет петь, — бледнея, перевел полковник. — Господи! Торвен, она собирается петь для тебя. Как князь… Стойте! Госпожа Вэй, не делайте этого! Вам нельзя разговаривать…
Зябкий ветер сдул бабочку с камня.
— Вы неотразимы, пан Торвен, — хмыкнул князь, не теряя присутствия духа. — Вы прямо-таки дон Хуан! Казанова!
Сглотнув комок, застрявший в глотке, Зануда вытер ладонью мокрую лысину. Казанова и есть. Амурчик, rassa do rassi! Он ждал песни, но снизу донесся немелодичный крик на китайском, и сразу за ним — хриплое рычание. Гиены так не умели. Во дворе что‑то происходило, что‑то ужасное…
Не увиливайте, гере Казанова. Во дворе — девушка. Одна среди нежити. Поет для вас лебединую песню. Не желаете спеть дуэтом? Верная трость с обидой звякнула о камень. Опять! Хозяин, я и потеряться могу. Или Волмонтовичу продамся, в запасные.
— Торвен, вернись!
Извини, командир. Ступени — под ногами… под задницей. Хромать долго, зато съезжать быстро! Забыл, как это делается, дружище? Вспоминай молодость! Сначала ружье… А теперь — песню!
Жизнь лишь одна, хоть плачь, хоть пой,
Дает или берет —
Мы на врага попрем войной,
Лишь кочет проорет!
О-хэй-и-йодле-йодле-хэй!..
Лейтенант Торбен Йене Торвен шел в рукопашную.
3
Во дворе бушевал самум. Взявшись неведомо откуда, густая пыль мазнула по губам, скользнула в ноздри. Зашелестела, обволакивая трепещущим коконом, забралась за ворот сюртука, заползла под рубашку.
— У-удуш-ш-шу-у-у-у!
Пыль была влажной и ледяной, как песок на отмелях Эресунна. Авангард Нептунова воинства, подкрепленный африканским ветром. Моргая, плохо видя цель, Зануда выстрелил по ближайшей гиене — навскидку, с колена.
— Торвен! Мы здесь!
Голоса сзади — Эрстед с Волмонтовичем бежали по лестнице. И молчание впереди — в воротах. Там, в проломе, Командором, явившимся в ночи за грешным доном Хуаном, стоял Ольгер. Нет, плыл — медленно и неумолимо. Кто‑то всемогущий — но не всемилостивый! — приподнял махину над землей, поддержал мощной ладонью, властно толкнул в спину.
За принцем гурьбой валила свита — плечом к плечу, едва протискиваясь в отворенный вход. Мертвецы тоже изменились — шаг затвердел, руки-плети сжались в кулаки, готовясь к доброй потасовке. У крайнего — сабля или длинный нож…
Проклятый колокол! Взбодрил своих!
Торвен взглядом поискал Пин‑эр. Почему‑то казалось, что девушки он не найдет. Вместо китаянки обнаружится рычащий монстр, дракон с чешуйчатым хвостом… Вот! Не дракон, не пес-цербер — хрупкий мотылек в центре пыльного облака. Кружит в танце с двумя тварями. Порхает с одного плотоядного цветка на другой, отряхивает с лепестков черно-багряную пыльцу.
Донна Анна лицом к лицу встречала Каменного Гостя, заслоняя любовника собой. Офелия с отравленной шпагой рвалась к безумцу Гамлету: «Принц, у меня от вас есть подношенья! Я вам давно хотела их вернуть…»
— Лейтенант!
Бабочка взлетела. Большая, ослепительно яркая — вспышка в ночи. Не песня — рык. Ненависть, презрение, надежда в едином нечеловеческом звуке. На огонь, в пламя, сама — пламя, сама — пожар. Расшвыривая утопленников, опережая гиен, Пин‑эр неслась вперед — молния из тучи, дочь грозы, хлопая убийственными крыльями…
…и врезалась в статую.
— Уходим, Торвен!..
В голосе полковника — усталость и боль. Видать, заныла сломанная рука. Зануда с сочувствием вздохнул. Он еще успел увидеть, как погиб Ольгер, Принц Датский. Страж-изменник Эльсинора вздрогнул, пошел сеткой трещин, валясь с поддерживающей его ладони. Миг — и рукава халата взметнулись над грудой бессильного мрамора.
А бабочка уже гнала растерявшуюся свиту прочь со двора.
— Уходим, уходим…
Надвинулся громоздкий силуэт Башни. Зануду тащили под руки, не давая оглянуться. Он мог только слышать. Далеко позади, вне замка, бабочка заканчивала свою песнь. Ей вторил гром — гроза наконец‑то одумалась, накрыла Эльсинор рокочущим покрывалом. Дождь медлил, зато трезубцы молний — настоящих! — били, не переставая.
Одна, другая, третья…
Его ослепило. Словно какой‑то шутник решил порадовать защитников фейерверком. Горящие цветы расцвели над черепицей крыш. Вернулся день, обнажив скрытое — ровный квадрат двора, острый силуэт донжона, гладкую кладку Башни, застывшей в грозном молчании.
— То была галерея, панове? — с истинно светским любопытством осведомился князь. — Когда мы уходили, юнаки носили туда порох…
— Да, — подтвердил Эрстед. — Казимир, бери левее. Подземный ход — там.
Башмаки скользнули по булыжнику. Глухо ударил о камень приклад — ружье упрямый лейтенант Торвен волок с собой. Цель была близка — открытая дверь первого этажа, одна из нескольких в этом крыле. Такая же, как сестры-близняшки, за исключением странных колонн по бокам — массивных, темных до черноты. Теперь, когда деревянная галерея взорвана, попасть в Башню можно лишь отсюда.
…бабочка!
Посмотреть назад он сумел на пороге, когда его отпустили. Оперся на ружье, крутнулся, устоял на ногах. Двор пуст и гол. У ворот плавает серое облачко. Шум драки стих. Стал слышен перестук капель по брусчатке — дождь соизволил начаться.
Дождь…
— Все готово, гере Эрстед!
Их встречали. Дон-кихотская бородка — и рыжая шевелюра.
— Вы идите, а мы за вами!
— Мы Арне дождемся. Он на донжоне… наблюдатель…
— Вместе, — разлепил губы полковник. — Мы тоже… Подождем.
Дождь свирепел, не капал — лил вовсю. Гроза разбушевалась. Молния, молния… Земля подпрыгнула. Неужели рьяные викинги решили взорвать галерею по второму разу? Для пущей верности?
— Громоотвод! — Дон Кихот переглянулся с рыжим. — Прямо в Башню!..
Настал черед переглядываться остальным. Расхохотался Андерс, оскалил зубы гере Зануда, сверкнул окулярами Волмонтович.
— Банка!!!
— Живем, майне герен!
— Я здесь!
Из темноты вынырнул паренек в насквозь мокрой одежде. Белокурые волосы — торчком, в левой руке — кавалерийский пистолет, определенно из экспозиции. Пятый зал, отдел «Семилетняя война».
— Гере Эрстед! Когда я уходил с донжона… У берега… словно каша вскипает!..
Зануда хотел переспросить, уточнить у торопыги. Каша — какая именно? Со смальцем или без? И вообще, что за поэзия в устах будущего ученого? Хотел, да не успел.
— Пин‑эр!
Сцена седьмая
Ах, наш милый Андерсен!
1
Девушка шла по двору — спотыкаясь, опустив голову. Исчезла бабочка, сгорела в огне; спета ужасная песнь. Шелк халата — в мокрой грязи. Затерялся тонкий поясок. Влажные, отяжелевшие волосы упали на плечи.
Усталый, еле живой человек уходил от Смерти.
Смерть не торопилась — ползла сзади. Гиены трусили осторожной рысцой, стараясь не подходить слишком близко. Топали «потопельники» — обмякнув, утратив боевой задор. Топ-топ-топ…
— Целься!
— То им, пшепрашам, как элефанту — дробина, — Волмонтович одернул сюртук, аккуратно снял окуляры, отдал полковнику на хранение. — Арии не обещаю. Литвинская партизанская, a capella. «Песня повстанческого коня», господа…
Постоял секунду-другую, собираясь с силами.
Бледность вернулась на щеки князя. Не воск манекена — синева