Встал с развороченным брюхом.
Пошел…
— Ты, старый крот? Как скор ты под землей! — не удержавшись, процитировал Зануда. Ночной кошмар настроил его на философский лад. — Полковник, что там дальше?
— О день и ночь! — мрачней тучи, подхватил Эрстед. — Вот это чудеса!
— Мятежный дух! А дальше, господа, себя с любовью вам препоручаю…
«Стадо» сгрудилось у ворот. Тени торопили, подталкивали мордами. Неуязвимые морячки топтались на месте, затем, не сговариваясь, ударили кулаками в створки. Потревоженное, загудело железо.
— Закрыто, приходите завтра, — Эрстед перезарядил пистолет. — Филон, старый крот, проклял науку и возлюбил некромантию. Забыл, что это — тоже наука, связь материи с энергией. С его знаниями проще простого науськать на врага стаю гиен и охмурить шайку пьянчуг…
— Это не пьянчуги! — возмутился сеньор-сержант. — Гере кастелян! Это шведы! Потопельники из-под паруса. Не лежится супостатам! Мало им Норвегии, Зеландию подавай! Ничего, и на вас карачун найдется!
Умчался Ольсен — лишь отстучали дробь подковки на каблуках. В ответ, в спину сержанта, в уши защитников — настойчивый стук. Шведы-потопельники не унимались. Лупили в ворота ядреными кулачищами. Им дальним эхом вторил гром.
Гроза шла на осажденный Эльсинор.
— Шведы, — без всякого выражения повторил Зануда. — Гиены. Нептун. Андерсен со шпагой. О-хэй-и-йодле-йодле-хэй!..
— Солдат за милку пьет! — откликнулся Эрстед.
Гул стих, морячки застыли, тени опять начали круженье. Бегали, возвращались, тыкались носами в бушлаты. Рискнула выйти луна, осветила пятна на шкурах, гребни на спинах, кисточки хвостов. Млечный огонь упал на шляпы, забрался ниже, под козырьки, осветил лица… личины…
Бравый сеньор-сержант не ошибся.
— Из-под паруса, — Андерс Эрстед перекрестился.
Торвен моргнул: на его памяти полковник творил крестное знамение впервые. Самому же Зануде очень захотелось сплюнуть. Сдержался не без труда. Все-таки люди. Были. А он их еще колоколом дразнил — с флагмана-«Вазы»…
Бом-м-м!
Мысль показалось дикой, но в духе происходящего. Мертвый колокол с мертвеца-корабля… Кому еще вставать под него, как не этим? Дама Логика, сочувствуя, вздохнула. А ведь Филон мог знать про колокол. Тайна Полишинеля, во всех путеводителях прописана.
— Пся крев! Никак без нас начали?
2
Будем пить и веселиться,
Станем жизнию играть…
Сочный баритон разнесся над оторопевшим Эльсинором. Те, что ждали внизу, в партере, оценили арию по достоинству. Острые морды взметнулись к импровизированной сцене, сверкнули оскалом: «Браво-оу-у-у!»
Гиены требовали продолжения.
Пусть безумец суетится,
Нам на это наплевать!
Веселый напев из «Мраморной невесты» Фердинанда Герольда заставил Зануду последовать примеру командира — сотворить крест. И не как-нибудь, а от чистого сердца, словно перед конфирмацией. Всякого можно было ожидать от князя Волмонтовича, но чтоб концерт? Не тебя ли, манекен, три часа назад несли к помосту четыре капитана?
— Кстати!
Гере Торвен с запозданием сообразил, что в его левую руку вложили тяжелый длинномерный предмет. Едва не уронил: глянул — и оценил. Ружье, казнозарядка Паули. Десять выстрелов в минуту. Одобрено военным министерством Франции и лично Наполеоном Бонапартом. Впрочем, пока бюрократы министерства множили документацию, императора благополучно разгромили — и ружейных дел мастер Самюэль-Иоганн Паули канул в безвестность.
Все лавры бедняги достались немцу Дрейзе и французу Лефоше.
— Патроны — у ясной панны Пин‑эр. К сожалению, по жалкому десятку на… э‑э‑э… личико. Андерс, держите, взял и на вашу долю. Olsen, przyjaciel, dobra fuzyja!
Князя переполняла энергия. Он снова ненадолго исчез. Вернувшись, поднял к луне нечто, похожее на его замечательную трость. Древко, цепь, украшенная шаром — точь-в-точь всклокоченная голова ребенка…
«Разбойник!» — вынес приговор Торвен.
Он был прав. Лучший экспонат второго, средневекового зала — моргенштерн Иоанна Разбойника, герцога голштинского. Личный трофей Гарольда Синезубого, объединителя Дании. Железная рукоять, железная цепь; увесистая «звезда» с острыми «зубами»…
Настроение поднялось. Не из-за новых «фузей» и грозного трофея — из-за компании. Торвен вдруг понял, что воскресший Волмонтович начинает ему нравиться. А голос какой! Жаль, поет всякую ерунду.
«Мраморная невеста»? Фи!
Пусть недолга наша радость,
Мы лишь гости на земле!
Мы утопим нашу младость
В поцелуях и…
— Побереги-и-ись!
Нутряной бас сеньор-сержанта прервал легкомысленный куплет.
— Я вам покажу Зеландию! — колеса чиркнули по плитам галереи. — Мертвяки стокгольмские, свеоны драные! В аду, на сковородах, помнить будете!
— Гере Ольсен, — осторожно начал Эрстед. — Может, не стоит? Все-таки экспонат?
Торвен и сам разглядел, что именно прикатил неугомонный Ольсен. Тупанг — персидская пушчонка, жемчужина азийского отдела. Бьет недалеко, зато картечью. А уж шуму! — прямо восточный базар…
— Икспанат не икспанат, а до кишок прошибет!
Развоевавшегося сторожа было не остановить. Закончив возиться с тупангом, он поджег фитиль:
— Ухи закрыть!
Команду Зануда выполнил честно, чем и сберег барабанные перепонки. «У-у-ух!!!» — отскочило от ладоней, пошло эхом гулять по берегам Эресунна. В ответ — новый раскат, уже ближе.
Гроза набирала ход.
— Однако! — восхитился князь. — Макабр, господа!
Он указал вниз. Макабр был налицо: тени сгинули, из трех «потопельников» осталось двое — и большущее пятно в придачу. Ошметья разлетелись по сторонам, сомнительным образом украсив пейзаж.
— Варварство, — не удержался Эрстед. — Ужас!
— Покорнейше благодарю, гере кастелян! — Оге Ольсен приложил пятерню к каске. Наклонился к тупангу, мазнул пальцем по горячему металлу. — Никак лопнула! Вот же сарацины, пушки приличной отлить не могут! Дозвольте русский «единорог» выкатить?
— Это лишнее!
Волмонтович поудобнее взялся за моргенштерн, сверкнул черными окулярами:
— Господа! Признаться, особой опасности я не вижу. Три гиены, два чучела. Но если вас они смущают… Панна Пин‑эр! В углу я видел веревку…
Веревка нашлась — толстая, с узлами; не иначе от строителей осталась. Князь с удовлетворением хмыкнул, завязал петлю, накинул на ржавый крюк; подергал для верности.
— Задача на одну арию. Андерс, что закажете?
— На усмотрение гере лейтенанта, — подмигнул Эрстед.
Торвен кашлянул. Ну, если на мое усмотрение… Свеженького хотите? Французистого? Не дождетесь!
— «Милосердие Тита». Вольфанг Амадей Моцарт.
— Ну вы и ретроград! — восхитился князь. — «Del più sublime soglio», ария императора Тита? Две минуты с половиной… Пошел!
Крепкие руки ухватились за веревку.
— Ma che? Se mi negate…
Черный силуэт скользнул за край зубца.
— …Сhe beneficio io sia, che mi lasciate?
Ария писалась для тенора, но баритон Волмонтовича вполне справлялся. Приятно слышать настоящую оперу, а не какого‑то, прости господи, Герольда. «Мы утопим нашу младость…» Чему такое научит молодежь? Викингов-лаборантов? То ли дело — Моцарт. Смысл, идея; даже, не побоимся этого слова, философия.
«Единый плод от трона я желаю — стать Милосердным искренне мечтаю…»
Del più sublime soglio
L’unico frutto è questo…
Зануда аж зажмурился от удовольствия. Сияет огнями зал Пражской оперы. Взмах волшебной