Читать интересную книгу Памяти Каталонии. Эссе (сборник) - Джордж Оруэлл

Войска из Валенсии вошли в город, должно быть, поздним вечером. Это была ударная гвардия – формирование, подобное гражданской гвардии, карабинеры – части, предназначенные главным образом для полицейской работы, и отборные войска Республики. Они словно выросли из-под земли. На всех улицах появились патрули – группы из десяти высоких мужчин в серых или синих униформах, с длинными винтовками через плечо и с одним автоматом на группу. Нам же предстояло решить одну деликатную проблему. На крыше обсерватории остались шесть винтовок, с которыми дежурили наши часовые, требовалось любым способом доставить их в штаб ПОУМ. Как перенести оружие через улицу – вот в чем заключалась трудность. Винтовки были частью военного снаряжения ПОУМ, но, вынося их на улицу, мы нарушали приказ правительства и, пойманные с поличным, могли быть арестованы – хуже того, винтовки могли конфисковать. Имея в штабе всего двадцать одну винтовку, мы не могли потерять шесть из них. После долгой дискуссии, как лучше провернуть эту операцию, я и молодой рыжий испанец приступили к делу. От патруля ударной гвардии увернуться было не трудно, опасность представляли жандармы, засевшие в кафе: они прекрасно знали о винтовках на крыше обсерватории и могли сорвать всю операцию, если бы увидели нас с оружием на улице. Мы с испанцем частично разделись, повесили винтовки на левое плечо – приклад засунули под мышку, а дуло – в штанину. К сожалению, это были длинные «маузеры». Даже рослый человек вроде меня чувствует неудобство, когда такая винтовка прижата к его ноге. Спускаться по круговой лестнице с негнущейся левой ногой был сущий ад. Оказавшись на улице, мы поняли, что единственная возможность перейти на другую сторону – это двигаться как можно медленнее, чтобы не сгибать ноги в коленях. Кучка людей у кинотеатра с большим интересом смотрела, как я тащусь по улице с черепашьей скоростью. Позже я задавался вопросом: интересно, чем они объясняли мою странную походку? Наверное, ранением на войне. Во всяком случае, все винтовки были благополучно доставлены на место.

На следующий день ударная гвардия была повсюду, они ходили по улицам с видом победителей. Несомненно, правительство таким образом демонстрировало свою силу, дабы держать народ в благоговейном страхе, отлично понимая, что тот и так уже не будет сопротивляться. Если бы существовала реальная опасность нового бунта, ударную гвардию держали бы в казармах, а не пускали разгуливать по улицам маленькими группами. Это были отличные войска, лучше я в Испании не видел, и, хотя в каком-то смысле они были «врагами», я не мог ими не любоваться. Однако мое восхищение смешивалось с изумлением. На Арагонском фронте я привык к потрепанным, плохо вооруженным ополченцам и даже не подозревал, что у Республики есть такие войска, как эта ударная гвардия. И дело не только в том, что гвардейцы все как один были крепкие парни, меня поразило их вооружение. Все ходили с новенькими винтовками, которые называли «русскими» (их действительно присылали из СССР, но изготавливали, скорее всего, в Америке). Я внимательно осмотрел одну из них. Далекая от совершенства, она была все же несравнимо лучше тех жутких старых мушкетонов, из которых мы стреляли на фронте. Каждый боец имел автоматический пистолет, один автомат был положен на группу из десяти человек. У нас на фронте автомат приходился примерно на пятьдесят человек, а что до пистолетов и револьверов, их приобретали только нелегально. Ударная гвардия и карабинеры, которые не готовились для фронта, были гораздо лучше вооружены и одеты, чем мы. Подозреваю, что так бывает на всех войнах: тот же контраст между лощеными полицейскими в тылу и оборванными солдатами на передовой. В целом дня через два-три гвардейцы уже отлично ладили с местным населением. В первый день еще случались стычки, потому что гвардейцы – действуя, видимо, по инструкции, – вели себя несколько провокационно. Они врывались в трамваи, обыскивали пассажиров, и если находили у кого-то членский билет СНТ, рвали его и растаптывали ногами. Это привело к драке с вооруженными анархистами, и один или двое были убиты. Скоро гвардейцы перестали вести себя высокомерно, и отношения с местными жителями стали более дружелюбными. Многие из них уже через день-другой обзавелись девушками.

Бои в Барселоне дали правительству в Валенсии долгожданный повод для установления контроля над Каталонией. Ополчение готовились расформировать, а самих ополченцев ввести в состав Народной армии. Над Барселоной развевался испанский республиканский флаг – мне кажется, я увидел его впервые, если не считать фашистских окопов. В рабочих кварталах разбирали баррикады – довольно неряшливо, надо сказать: ведь построить баррикады легче, чем потом относить камни на место. Баррикады у зданий ПСУК разрешили оставить, и некоторые стояли до июня. Жандармы по-прежнему занимали места стратегического значения. Из опорных пунктов СНТ увезли большое количество оружия, хотя, не сомневаюсь, многое удалось спрятать. «Ла Баталла» по-прежнему издавалась, но подвергалась такой беспощадной цензуре, что на первой странице были большие пустоты. Газеты ПСУК выходили без цензуры и публиковали откровенно подстрекательские статьи, в которых требовали запретить деятельность ПОУМ. Нашу партию объявляли замаскированной фашистской организацией, и агенты ПСУК распространяли по городу карикатуру на ПОУМ, где был нарисован неприятный тип, с него спадала маска с эмблемой серпа и молота, под которой оказывалось жуткое лицо маньяка со свастикой на лбу. Стало очевидно, что выработана официальная версия барселонского конфликта: фашистская пятая колонна подняла мятеж, спровоцированный ПОУМ.

Теперь, когда бои закончились, в гостинице установилась тяжелая атмосфера враждебности и подозрительности. Трудно было сохранить нейтралитет, слыша повсюду направленные против тебя обвинения. Заработала почта, стала приходить иностранная коммунистическая пресса, однако освещение боев в газетах было не просто предвзятым – в них чудовищно искажались факты. Думаю, местные коммунисты, видевшие все собственными глазами, были обескуражены такой интерпретацией, но им оставалось только молчать. Наш приятель из коммунистов как-то опять подошел ко мне и спросил, не хочу ли я перейти в интернациональную бригаду.

Я несколько удивился:

– Но ваши газеты называют меня фашистом. Придя к вам из ПОУМ, я буду весьма подозрительным человеком в политическом отношении.

– Это не имеет значения. В конце концов, ты просто исполнял приказ.

Пришлось сказать ему, что после всего случившегося я считаю недостойным для себя вступать в какое-либо объединение под контролем коммунистов. Раньше или позже, но меня заставят пойти против испанского рабочего класса. Нельзя знать, когда вновь может разразиться подобная история, но, если в тот момент у меня будет в руках винтовка, я буду воевать на стороне рабочих против их врагов. Он отнесся к моим словам с пониманием. Но обстановка продолжала меняться. Нельзя было, как раньше, «забыв на время о разногласиях», выпивать с человеком, который мог быть вашим политическим противником. В гостинице случались безобразные стычки. В то же время тюрьмы были переполнены. Когда бои закончились, анархисты, конечно, выпустили пленных на свободу, но жандармы не выпустили своих заключенных, большинство из которых были брошены в тюрьму и месяцами сидели там без суда и следствия. Как обычно, благодаря неумелой работе полиции были арестованы ни в чем не повинные люди. Я упомянул раньше, что Дэвида Томпсона ранили в начале апреля. Потом мы утратили с ним связь, ведь раненых часто перевозят из одного госпиталя в другой. Из госпиталя в Таррагоне его направили обратно в Барселону как раз в дни боев. Утром во вторник я встретил его на улице. Он ничего не понимал и, ошеломленный стрельбой, только озирался по сторонам. Вопрос, который он задал, в то утро задавали все:

– Что здесь происходит, черт возьми?

Я объяснил как мог. Томпсон отреагировал быстро:

– Не собираюсь в этом участвовать. Рука еще не зажила. Пойду в гостиницу и там отсижусь.

Он вернулся в гостиницу, но, к сожалению (во время уличных боев важно знать местную географию), его гостиница находилась в той части города, где хозяйничали жандармы. Во время очередного рейда Томпсона арестовали, бросили в тюрьму и восемь дней держали в переполненной камере, где негде было лечь. Таких случаев хватало. Многие иностранцы с сомнительной политической биографией скрывались от полиции в постоянном страхе доноса. Хуже всего приходилось не имевшим паспортов итальянцам и немцам, которых разыскивала секретная полиция в их собственных странах. Если бы их арестовали, то, скорее всего, переправили бы во Францию, что не исключало высылки в Италию или Германию, где их ожидали бог весть какие ужасы. Парочка иностранок быстро решили эту проблему, фиктивно «выйдя замуж» за испанцев. Немецкая девушка, не имевшая никаких документов, спаслась от полиции, прикидываясь несколько дней любовницей своего знакомого. Помню выражение стыда и смущения на ее лице, когда я случайно увидел, как она выходит из его спальни. На самом деле девушка не была его любовницей, но решила, что я в эту басню поверил. Вас преследовало отвратительное чувство, что кто-то, считавшийся до сих пор вашим другом, может донести на вас в полицию. От длительного кошмара боев, шума, нехватки еды и сна, напряжения и одновременно скуки дежурства на крыше, где тебя в любой момент могли убить или вынудить стрелять самому, нервы мои окончательно расшатались. Я дошел до того, что хватался за пистолет всякий раз, когда хлопала дверь. В субботу утром на улице раздались выстрелы и кто-то крикнул: «Ну вот, опять началось!» Я выбежал на улицу и увидел, как несколько гвардейцев стреляют по бешеной собаке. Никто из тех, кто был в те дни в Барселоне или несколькими месяцами позже, никогда не забудет эту жуткую атмосферу страха, подозрительности, ненависти, газетную цензуру, переполненные тюрьмы, огромные очереди за продуктами и повсюду рыскающие группы вооруженных мужчин.