— Всё, вагоны можно отправлять, — говорит мне Ферик, когда мы усаживаемся за стол. — Мы готовы. Вот примерный расчёт. В худшем случае только нам упадёт тридцатка.
— Отлично, — хвалю я. — Надо Илье сообщить, пока он не отдал, кому-нибудь другому. Товарищи акционеры, у меня вопрос по Угольку, пока он не пришёл. Нахера он нам нужен?
— Мне его друзья рекомендовали, — пожимает плечами Ферик.
— Слишком много от него шума, — качаю я головой. — И вы сами видите, от него здесь толку мало. Он даже с фарцой не мог разрулить, когда мне одну штанину продали.
— А ты чё, — хмыкает Цвет, — не прочухал, что тебя разводят?
— Прочухал, как раз, да хотел проверить, что «наш человек в Питере» предпримет. Ничего он не предпринял. И, вообще-то, он предлагает устроить казино прямо здесь, в «Океане» или в «Казбеке».
— Я скажу, чтобы искал другое место, — кивает Ферик. — От нас не убудет, вдруг действительно найдёт. А нет, так невелика потеря. Боря Жид нам палки в колёса пихать не будет. Так что можем работать, подыщем что-нибудь.
— Может, сделать ставку только на автоматы? — вслух размышляю я.
В это время в зале появляется Уголёк и Бекштейн. Оба невысокие, они идут навстречу друг другу, не глядя друг на друга. Дон Вито ищет глазами нас, а Илья неизвестно кого ищет, но тоже смотрит не вперёд, а в сторону. И, конечно, они сталкиваются, причём так, что Бекштейн падает на пол.
Он разумеется, тут же вскакивает на ноги и обрушивается на Уголька с бранью. Учитывая взрывной характер итальянца, он начинает махать руками, хорошо ещё без зажатого в кулаке карандаша. Что именно они говорят друг другу, не слышно, но отдельные слова, долетающие до нас свидетельствуют о высокой степени взаимной неприязни.
Впрочем, быстро вспыхнув, конфликт тут же угасает и Бекштейн уходит. Но не успевает Уголёк дойти до нашего стола, как к нему подбегают вышибалы Денис и Пахан и взяв под руки вытаскивают из зала. В зал возвращается Илья. Он подходит к окну и мы тоже поворачиваем головы. Нижнюю палубу отсюда не видно, зато видно тело, вылетающее на пару метров и падающее в воду.
— Твою дивизию! — говорю я и закрываю лицо ладонью. — Испанский стыд! Кажется, с партнёрами в Питере нам определённо везёт.
Нам приходится вылавливать Уголька из воды и отправлять домой на такси. А ещё и решать с Бекштейном вопросы по отправке вагонов. В общем… кринжово, братцы…
А на следующий день мы улетаем. Со мной летят Алик и Виктор, а остальные парни гонят машины. Ферик летит с помощником, а Цвет один. В аэропорт за нами приезжает Наташкина «Жига».
Поднимаясь домой, я не знаю, что буду говорить. Решения нет… Открываю дверь и захожу. Фу… табачным дымом пахнет.
— Егор, ты? — доносится голос из гостиной.
— Ага, — отвечаю я и, сбросив кроссовки захожу в комнату.
— Привет.
— Привет, — кивает Наташка и, повернувшись ко мне, улыбается.
Мягко и нежно. Улыбается, но со стула не встаёт, на шею не бросается. Лбом о незримую стену не бьётся. Стену-то не она выстроила, а я…
— Ты чего, куришь что ли? — обалдело спрашиваю я.
— А? Да нет… так, балуюсь просто… Не буду больше, извини.
Она тут же гасит сигарету в большой, розового цвета, хрустальной пепельнице «Мозер», оставшейся после Мартика.
— Ты есть хочешь?
— Да… можно, — киваю я.
— Садись, я сейчас принесу, у меня всё готово.
Я подхожу и сажусь за стол. Всё накрыто. Тарелка, на ней стоит глубокая тарелка для супа, нож, вилка, ложка.
— А кто такой, Добров? — спрашивает вдруг Наташка.
Я аж подскакиваю.
— Какой ещё Добров?
— Не знаю, — пожимает она плечами. — Вот, ты же сам написал, Добров. Вот тут Брагин, а здесь Добров. Это на столе лежало. Я думала записка от тебя, а оказалась шифровка.
Она показывает мне мой листок, где я начертил схему со своими перемещениями во времени.
— А… это… — небрежно машу я рукой. — Так… глупости, ерунда всякая… Криминальная схема.
— М-м-м… — поднимает она брови, мол не хочешь, не говори. — Ну ладно. Мой руки, а я принесу тебе поесть. Я борщ сварила, как ты любишь, такого насыщенного красного у меня ещё никогда не получалось. Тебе понравится. Я надеюсь.
Она уходит на кухню, а я поднимаюсь из-за стола, иду к окну и открываю его настежь, чтобы табачный дым скорей выветрился. Потом подхожу к дивану и, постояв немного, сажусь на него. Как-то я устал. Да, устал… Подумав, я ложусь, поворачиваюсь к комнате спиной и закрываю глаза. Да. Покой.
Через минуту заходит Наташка.
— Вот те раз, — удивляется она.
Ставит борщ на стол и подходит ко мне. Она присаживается на краешек дивана и кладёт на плечо свою руку, и мне становится так хорошо, что и высказать нельзя.
— Ты не заболел? — спрашивает она.
— Нет, всё хорошо, — отвечаю я. — Сейчас пойду есть борщ.
Она встаёт но тут же снова садится… нет, она ложится. Да, она ложится рядом и прижимается ко мне. Прижимается и обнимает.
— Устал, мой миленький, — говорит она низким, внезапно осипшим голосом, — да?
— Есть немного, — вздыхаю я.
— Ну ничего, сейчас отдохнёшь…
Она говорит и нежно поглаживает меня по плечу.
— Егорка… Егорушка мой… Егорушка…
Рука её перескакивает на мои волосы и она запускает в них пальцы.
Хорошо. Как хорошо становится.
— Слушай, — тихонько шепчет она. — Так ты Добров что ли?
12. «Куда» — плохое слово
— Ага, — соглашаюсь я.
— Правда? — спрашивает Наташка и её пальцы в моих волосах замирают.
— Нет, — говорю я.
— То есть, ты врёшь? — мурлычет она и пальчики её сжимаются, захватывая мои волосы в кулак.
— Нет-нет, — отвечаю я поспешно.
— Значит, всё-таки, правда?
— Ага.
— Так ты Добров?
— Нет.
— Врёшь!
— Да.
— Ты меня запутал…
— Да, я и сам запутался, — хмыкаю я.
От неё пахнет… так тонко и сладко… розой и ландышем…
— Ну тогда… есть лишь один способ разобраться, — шепчет Наташка и, прильнув, целует меня в шею. — И этот способ…
Твою дивизию… Ну что ты делаешь… Способ тебе… Знаю я этот способ! У меня мурашки по коже бегут и сердце останавливается, как у зомби. И вообще всё останавливается — и дыхание, и мысли, и пульс соответственно.
Она замирает и я замираю, прислушиваюсь.
— Ты догадался?
Хрен ли тут догадываться, даже если бы не догадался сам, тело уже обо всём догадалось за меня.
— Наташ… — говорю я и, набрав полную грудь воздуха, начинаю поворачиваться к ней лицом.
Это не так-то и просто, учитывая, что лежим мы на узком диване, и я оказываюсь зажатым между ней и спинкой этого самого дивана. Тем не менее, я, разумеется, пытаюсь.
— Что… что ты делаешь? — спрашивает она. — Погоди. Да погоди ты….
Она отлипает от меня и поднимается с дивана. Что я делаю? Это что ты делаешь?
— Давай, правильно. Я думала, ты не догадаешься. Этот способ хорошо известен, нужно поесть борща. Давай, скорее иди к столу. Он уже остыл практически. Ты только посмотри какой красивый. Надеюсь, и вкусный тоже.
Блин, серьёзно? Я едва сдерживаю улыбку и… тоже надеюсь, что борщ вкусный. Подловила ты меня. Фыркаю, чтобы не заржать.
— Что?
— Да, — киваю я. — Всё правильно, нужно борща поесть. Точно. Твой борщ я уже знаю, он целебный.
— Молодец. Садись, я себе тоже принесу. Поедим вдвоём, как в старые добрые времена.
Она действительно уходит на кухню, а я сажусь за стол.
— Решила оставить Маринин сервиз? — удивляюсь я, когда Наташка возвращается с полной тарелкой.
— Ага. Плохо только, что там супницы нет, с тарелкой с кухни не очень удобно идти, чуть не пролила. Ну как, попробовал уже? Сметану-то чего не положил? Вот же она. Хлеб бери. Ну, а чего не оставить, симпатичный сервиз, по-моему.
Она хмыкает.
— Чего? — спрашиваю я.
— Да, как подумала про Марину, вспомнила сразу, что надо бы на тренировку сходить, а то… Кстати, там у вас есть такой дядька крутой, прапорщик какой-то. Он ведёт занятия по драке с ножами. Надо туда записаться. Он очень меня впечатлил своими умениями.