Читать интересную книгу В тесных объятиях традиции. Патриархат и война - Нона Робертовна Шахназарян

жены по мужу и матери по сыну. Вдова также должна быть осторожна при похоронах во время крепко бытующих здесь традиционных скорбных песнопений, чтоб содержание песни не перешло в плоскость интимности. Неприлично, с традиционной точки зрения, выказывать чрезмерную любовь к умершему мужу. В ходу шутливая пословица: «Для карабахской женщины все одно, что муж помрет, что соседский ишак подохнет»[199].

Проблема сексуальности в случае вдовства (равно как и в случае приобретения других маргинальных статусов) имеет в культуре несколько решений: полный отказ от сексуальных отношений (контроль общества играет важнейшую роль при этом сценарии, но встречались и случаи, когда отказ от сексуальных отношений связан не столько с социальным контролем, сколько с романтическим отношением к умершему мужу); тайное общение с партнером (или партнерами); открытое общение с различными партнерами в пику социальных норм (проституция здесь имеет особенности — зачастую это «душевная», «сердечная» проституция для поддержки экономики и личного удовлетворения); открытое общение с одним партнером.

«Тайное» общение имеет при этом различные интерпретации. Обычно вопрос ставится для различных групп сообщества так: признать или не признать существование связи. Причем признание / непризнание иногда не имеют отношения к реальному положению вещей. Социальный статус вдовы здесь играет не последнюю роль. В силу вступает принцип «не все, что дозволено Юпитеру, дозволено быку» и, конечно, параллельно другой принцип — «не пойман, не вор»). При этом открытое нарушение традиционных норм вызывает гораздо более резко-негативные реакции и предполагает, что индивид бросает вызов своему окружению (выражается в языке метафорой aph-ashkara — букв. ‘открыто для глаза’).

(ф. родник)

Нормативное правило для вдовы — табуирование любовных, сексуальных отношений, поскольку культурный уровень понимания сексуальности предполагает ее разрешение исключительно через брак. Но идея повторного брака кажется нелицеприятной по разным мотивам, также заключающим в себе компоненты материнства и лояльности патриархатным нормам: «Это невозможно (повторное замужество), это поругание памяти мужа и я никогда больше не выйду замуж. Больше не хочу пережить то, что пережила тогда, выйдя замуж с дочерью за своего второго мужа. Все было прекрасно с его стороны, даже очень. Но я не могла забыть, ни на минуту, что Л. не его дочь и что он вынужден, поставлен в такие условия, быть ей отцом. Теперь сделать это еще с тремя его детьми значит причинить трехкратную боль себе. Да и никому, поверь мне, никому не нужны мои дети. Да и я не хотела бы быть неблагодарной по отношению к мужу».

Последняя фраза предполагает, что маскулинность мужа чувствительна к поступкам жены и после смерти. Здесь снова вступает в силу обстоятельство, связанное с патрилокальностью брака: «свекор со мной живет… и на нервы мне играет. У меня есть друг. Он нужен мне для души больше, чем для тела. Но свёкор всячески мешает нашему общению, запрещает мне видеться с ним, пилит, натравляет его сестер на меня. Хоть и живем вместе в одном доме, не разговариваем (говорит с комом в горле)».

Так, сексуальное поведение вдовы всерьез проблематизируется, доказывая тезис о том, что тело в не меньшей степени социально, чем, например, система представлений и ценностей.

Нетрадиционную для этих мест «логику» демонстрируют и приезжие. К этим категориям населения относятся беженцы из Баку, армяне из диаспоры. Но к ним и особые мерки, иной подход и критерии. Из разговора женщин. Речь о женщине из западной диаспоры, друг которой погиб в войне:

Она недавно вышла замуж и уехала с ним на Аляску. В этом году должна родить.

Правильно и сделала, а то была непонятно кто — и не девушка и не женщина. А так хоть семья будет.

Ну и молодец, еще и долго траур держала, ждала несколько лет. У них там так долго не ждут.

А вот и недолго, подумаешь несколько лет, я бы после такого мужчины в жизни больше на других не смотрела. Но у них другая жизнь.

Р., беженка из Баку: «Будь проклята эта война, будь проклят Карабах с его освобождением и воссоединением. Все мои дети, все три сына погибли здесь. С каким трудом я их вырастила, один Бог знает. Семья была только у старшего. Двое внуков у меня — это все что осталось от моих детей: старшая девочка эпилепсией страдает. Дом мы ему строили. Не достроили. Убили моих двух старших сыновей азербайджанцы в один день, еще войны не было, безоружные все были. Поехали в соседнее село за пшеницей, кондитерский цех хотели наладить. Зверски убили, издевательски. …Что делать, не хоронить же заживо невестку, молодая совсем, тоже горя хлебнула. Я их умоляла, когда с Баку уезжали, поедем в Россию, мы работящие люди, у всех специальность, работу всегда найдем. Не согласились. Все мужики, муж и три сына, захотели в Карабах, на родину, чтоб больше никто не посмел выгнать. Будь проклят тот день… Продали мы дом недостроенный, еще и повезло, армянин американский купил, не торгуясь. На эти деньги купили квартиру в Армении в Ереване и перевезли туда невестку с внуками. Она работает, может, заживет снова нормальной жизнью. Посылки им с дедом отправляем с каждой машиной. Внуки приезжают к нам на каникулы. В общем, помогаем, как только можем».

Не находя возможностей разрешить положение в свою пользу, вдова вырабатывает некие механизмы, позволяющие ей выжить, справиться с ситуацией. Мы подступаемся к феномену спиритуализации — вере именно как системе ценностей; не столько религиозных, сколько социальных. Социальный контроль дополняется у вдовы представлением, что её умерший муж даже после смерти контролирует ее, «наблюдает» за ней. Имеет место иконизация мужа, в том числе обвешивание стен портретами. Вдова ждет некоего знака от мужа, когда собирается осуществить важное начинание, верит в приметы, произвольно соответственно контексту истолковывает их. Она может, например, рассуждать, что муж воплотился в детях, в особенности, когда он погиб до рождения ребенка (таких случаев было немало в войну) — «муж умер, но он жив в ребенке». Ребенку, особенно если это мальчик, приписывается роль взрослого, по сути дела отца в отношении к матери. Такой мальчик — само олицетворение отца. При помощи окружения вдова конструирует свою реальность, создавая себе смыслы и стимулы для жизни.

Дух «жертвенности»[200] — культурный этос, общий для женщин и мужчин в Карабахе. Причем особое место в культуре занимает именно идея «женской жертвенности» и «женской пассивности», которые являют императивную стратегию поведения в воспроизведении гендерных ролей. В этом контексте многочисленные исторические ассоциации, связанные с войнами и гонениями, делают понятие «вдовства» исключительно удобным образом, более того, может быть,