Читать интересную книгу Финляндия в противостоянии Советскому Союзу. Воспоминания военно-морского атташе Франции в Хельсинки и Москве - Мариус Пельтье

не был аккредитован в СССР. Поэтому решил отправиться в Ханко, прежде чем город будет фактически передан в руки победителей. Алексеев поехал вместе со мной.

Я знал Ханко еще со времени моего первого пребывания на Балтике и сохранил наилучшие воспоминания об этом очаровательном месте, которое посетил летом. Мы тогда вышли утром из Хельсинки, который еще назывался Гельсингфорсом, и весь день неспешно преодолевали 75 миль пути через архипелаг, проследовали мимо батареи на мысе Порккала, пересекли живописный Барёсунд. Стояло лето, длинные дни сменялись белыми ночами; ощущалась радость от мира, увенчавшего победу в войне.

Сегодня предстояло ехать по заснеженной дороге, во все еще сильный мороз, с тревогой в сердце. Надо было попасть в город в последний день свободы, за несколько часов до того, как в нем водворятся советские оккупанты.

Ханко! Порт для яхт будет упразднен, виллы и коттеджи на берегу потеряют свой смысл существования, город будет переименован. Ханго по-шведски или Ханко по-фински, очевидно, станет русским Гангутом. Гангут – место победы галер Петра Великого над шведским флотом, символ прорыва к незамерзающему морю, к Западу.

Ханго, Ханко или Гангут: вот мы и приехали.

Там были только руины, неотличимые от руин Турку или Хельсинки: разрушенные, выпотрошенные дома, несколько кусков стен вокруг печи. Там и тут на разгромленной улице дома, выглядящие совершенно не пострадавшими, но с выбитыми стеклами, с фасадами, испещренными шрамами от осколков и следами пожара.

Прежде чем осмотреть город, мы решили быстро перекусить и укрылись за куском стены, возле навсегда потухшей печи – в весьма ненадежном убежище от пронизывавшего насквозь ледяного ветра. Несмотря на солнце, мороз не ослабевал: было минус 40. В таких условиях пикник превратился в пытку. Невозможно было открыть банку консервов, не сняв перчатку, а это простое движение вызывало крик боли. И я подумал о бойцах, которые терпели этот холод месяцами… Мы завершили это подобие приема пищи и отправились в поход по городу.

Мы шли по пустыне. Почти все жители ушли; первых изгнали бомбежки; те, кто это пережил, уходили сейчас, чтобы не видеть захватчиков. Их было немного, они уносили с собой свое последнее добро, чтобы ничего не оставлять. Они уходили, все до одного. Единственный, кто остался, был служащий железной дороги. И всё!

Ничего, ничего не сохранится от размеренной, иногда даже роскошной жизни. Они не найдут ничего.

Мы простерли свое любопытство до того, чтобы осмотреть руины, чтобы запечатлеть в памяти это горе, плотнее прикоснуться к драме. В каждом доме возле печи, как последнее доказательство того, что здесь жили люди, лежала небольшая книжечка: «Новый Завет» на русском языке. Слова жизни и надежды в руинах! И нет ничего трогательнее, чем этот жест побежденного, адресующего победителю слова прощения, как семя духовной жизни, более сильной, чем бомбы, танки, человеческие условности… По правде говоря, победитель не тот, кто идет с востока плотными рядами батальонов.

Печаль и величие Ханко!

Последний взгляд на руины, на темное пятно, оставленное на переплете книги камнем.

Надо было возвращаться в Хельсинки, но прежде мы зашли в ободранный дом передохнуть в развалинах, еще несущих печать жизни. И я увидел там детские ведерко с лопаткой и соломенную шляпку матери.

Больше я никогда не вернусь в Ханко.

Часть вторая

Московское перемирие

(1940–1941)

Глава 1

Жизнь продолжается

Я ездил по стране, среди тишины сельской местности, по снегу, искрящемуся на солнце, среди озер и лесов. И не было ничего мрачнее сгоревших домов, жалких руин, высящихся среди спокойствия дня, этих следов обид, нанесенных людьми природе. Жители – те, кто остались в живых, – группировались вокруг импровизированного магазина или чудом оставшегося нетронутым здания и, молча, ждали раздачи продовольствия или какой-нибудь еще гуманитарной помощи. Ни суеты, ни внешних проявлений нервозности; одна лишь постоянная забота выжить, продолжить жить.

На первый план вышли экономические проблемы. В течение почти четырех месяцев все ресурсы страны шли на национальную оборону в ущерб производству мирной продукции. Это отставание следовало наверстать. С другой стороны, людские потери в войне были тяжелы: убитые, искалеченные. Наконец, разрушенные по всей территории страны дома, заводы, оборудование.

Значит, надо было работать и ограничивать себя.

Работа?

Ее хватало на всех, для людей всех специальностей: предстояло залечивать раны, восстанавливать экономику, а еще была не высказываемая вслух, но остро ощущаемая необходимость быть наготове, чтобы, если представится возможность, возобновить войну и, как знать, вернуть отнятое 13 марта.

Работать? Каждый был к этому готов. Каждый готов был ограничивать себя, добровольно или нет, потому что были введены карточки на продовольствие; мало-помалу снабжение продуктами питания было установлено, регламентировано, упорядочено, как позднее будет сделано во всех воюющих странах. Вернулись различные заменители натуральных продуктов, «эрзацы», о которых с 1918 года никто не слышал, и одновременно стали редкими продукты, которые для многих являлись первой необходимостью, например, кофе, заменяемый с большим или меньшим успехом жареными желудями. Финляндия не имела больше финансовых ресурсов для крупных закупок за границей, а морские коммуникации вне Балтики стали ненадежными как из-за подводной войны, так и из-за установленной союзниками морской блокады Германии. Единственным возможным источником поставок для Финляндии была ее соседка Швеция! К тому же требовалась валюта…

Весьма немногочисленные частные лица, поддерживавшие связи со Швецией, могли время от времени привозить некоторое количество дефицитных продуктов для своей семьи, но это была капля в море. Дипломатический корпус жил почти в таком же режиме, как все. Поэтому, когда, съездив по служебной надобности в Стокгольм, я вернулся с ветчиной, которую презентовал французскому послу, презент был принят с большой благодарностью.

В целом, широкие слои населения, благодаря развитому чувству гражданственности, приняли введенные ограничения без недовольства; они были спокойны и молчаливы, вместе с тем стараясь восстановить тот ритм жизни, который существовал до 30 ноября 1939 года.

Национальным символом Финляндии является сауна, ныне известная по всему миру. В саунах не переставали париться и во время войны, но после заключения мира в них стали ходить еще чаще. «Ко всему прочему, – поведал мне Алексеев, – это прекрасное средство восстановиться после обильных возлияний: очень хорошо приводит в форму». Не знаю, не может ли эта практика стать причиной сердечных приступов, но, похоже, никого это не заботит. Зимой и летом пребывание в душной комнате сопровождалось непременным ритуалом: парящийся, или парящаяся, нырял зимой в снег, а летом в бассейн или озеро, всегда в голом виде; только тогда обряд – а это был именно обряд –