нежелание сотрудничать со стороны галактионца, но хотя бы между службами и управлениями, врачами и военными друг с другом. Ну, в каком смысле «взаимодействие»: выстроены, насколько понял, линии поведения, зависящие от совершаемого объектом. И эта схема, эта цепь проявила себя очень хорошо, и доказательство тому следующее: никто из гражданских не знает о существовании инопланетянина, схожего с человеком, и те первые свидетели появления пришельца у нас не вынесли всё в народ. Даже высшее командование еще не знает о всех событиях с точностью до знака.
— Что, кстати, не есть хорошо, считаю, — перебил Селиванов, — но при этом я до сих пор, спустя уже столько недель, пока не настроен обращаться к Москве, открываться перед ней и открывать всё. Поэтому вышел только на одного вас пока что. Ну и генерала Фамилина. Если бы сразу сообщили о произошедшем — что Новосиб, что мы, едва типчик попал к нам, — еще можно было залатать все дыры непонимания и заручиться более высокой поддержкой по всем пунктам. А вышло так, что и соседи наши умолчали, и мы вслед за ними. Сами разгребали и разгребаем до сих пор наше общее «дело». Ошибка? Не знаю, возможно, но не великая. Было бы ошибкой, случилось что страшное, непоправимое. Пока у нас, в Сибири, всё под контролем, волноваться не о чем. И при этом не может и не должно так продолжаться — открыто действовать на своей территории, но не пускать на нее Москву. В одной ведь песочнице! Только мы, сибиряки, играем, повернувшись спиной, в то время как остальные показывают друг дружке, какие фигурки слепили.
Подполковника позабавило сравнение омским начальником сложившейся ситуации с детской игровой площадкой. Думая, что в беседе настал подходящий момент, Сезонов осторожно предложил:
— Может, пришло уже время, прямо сейчас направить всю информацию Москве? Пока действительно не доигрались до одиночек. Данных скопилось достаточно, на целую папку. Контроль будет обеспечен, это я оставляю за собой, обещаю.
Селиванов глубоко и серьезно задумался, глядя куда-то в угол и сложив руки под подбородком, повернулся в своем кресле. Сезонов терпеливо ждал. Он готов услышать любой ответ, положительный либо отрицательный, поскольку и на тот, и на другой подготовил оправдания и контраргументы.
— Сам прекрасно понимаю, что в некоторых ресурсах, полномочиях мы ограничены, — негромко произнес полковник спустя минуту. — Что тут надо заниматься более… углубленно, что ли. Что, возможно, в дальнейшем мы не сможем многое обеспечить, чем Москва, в силу разных причин.
— Вы сами подводите итог к тому, что и вам становится очевидно ясно.
— Не вполне очевидно и не так ясно, как в дивную безоблачную погоду, — вздохнул Селиванов и, развернувшись в кресле к подполковнику, спросил: — После Москвы его могут не вернуть сюда? Вы оставите его там. Скорее всего.
— Очень хотелось бы, если честно. Хотя бы на время. Потом — как дело пойдет.
— Какое дело?
— Ну… от много зависит.
— Вы еще сами не знаете.
— Точно нет, но верю, что смогу обозначить перспективы, прояснив эпизоды после их изучения московскими специалистами.
— Всем бы вашу святую веру, Валерий Игоревич…
Селиванов протяжно вздохнул, будто собирался с мыслями, чтобы разрешить главнейший вопрос всей своей жизни.
Раздался звонок телефона. Полковник снял трубку:
— Да… Да? Отлично… Подойду не я, подполковник Сезонов… Хорошо, спасибо еще раз… Досье уже подняли, можете ознакомиться, — сказал Селиванов, кладя трубку. — Сейчас спускаетесь на первый этаж по лестничному пролету прямо тут, слева, и до самого конца по коридору. Вам под подпись на руки временно отдадут.
— Отлично. — Сезонов встал из-за стола.
— Вы же не собираетесь за пределы управления досье уносить, копии с них делать?
— Нет, что вы. Потом поднимусь еще к вам? Я не более чем на полчаса.
— Конечно, буду ждать.
Подполковник прошел в большой кабинет, пространство которого, однако, сужалось за счет напольных стеллажей до потолка, выстроенных в два ряда и уставленных папками и коробками. В стороне у входной двери, за рабочим столом, приветливая сотрудница протянула Сезонову два досье и попросила поставить подпись на запросных формулярах. Подполковник прошел в смежный с кабинетом маленький пустой зал, сев за столом у окна, и раскрыл обе папки.
«Так, сперва взглянем на автобиографию.»
Калдыш.
Местный, из Омска. Окончил школу с серебряной медалью. Отслужил в армии на Дальнем Востоке. Выпускник Академии ФСБ, вернулся в Омск, где устроился в региональное управление службы безопасности. Женат, детей нет. Отец — ветеран Чечни, инвалид, входит в состав правления Совета ветеранов военных кампаний регионального отделения. Мать — инспектор пожарной безопасности на омском предприятии. Супруга — преподаватель в школе танцев.
Владыкина.
Из Тюменской области. Училась в лицее с углубленным изучением немецкого. После девятого класса поступила в колледж при институте государственной службы. По его окончанию работала помощником руководителя департамента в муниципальной администрации, параллельно училась на специалитете института госслужбы. Подала документы на конкурс, проводимый управлением, и, пройдя его, заключила бессрочный контракт. Разведена — в браке прожила шесть лет, детей нет. Отец — участковый врач, мать — преподаватель на факультете права. Тетя — солистка (пианистка) филармонии. Двоюродный брат — военный следователь в Ярославском гарнизоне.
У Сезонова щелкнуло в голове.
«А вот это уже интересно и, возможно, требует анализа.»
С другой стороны — мало ли военных следователей в ярославском регионе: там целое управление с отделами! Но на переднем плане памяти маячила только одна-единственная фамилия. Хотя нет, даже две.
Либо Шевчук. Либо Аверченко. Но скорее всего последний — в силу возраста.
Россия — большая деревня: все друг другу родня несмотря на расстояния.
Подполковник в нарастающем волнении, отложив на край стола досье на Калдыша, пролистал все страницы досье Владыкиной в надежде найти документ по каждому родственнику отдельно. И нашел.
Копия служебного удостоверения — еще капитана — Сергея Аверченко и выписка из его личного дела. На семь лет старше своей двоюродной сестры. Следственное управление — его первое и до недавних пор единственное место службы. Разведен, два малолетних ребенка.
Отложив бумаги, Сезонов задумался.
Так уж случайно ли, что Владыкина близка к «омскому делу» в силу своей исполнительности, ответственности, хваткости? Или вызвалась сама и так рьяно просилась быть ближе к пришельцу, придумав адекватные причины и объяснения, что ее и утвердили? Когда она последний раз могла общаться с братом? Летала ли в Москву или Ярославль после возбуждения уголовного «ярославского дела»? Общается ли с Аверченко по телефону, когда он звонит в дни разрешения (и звонит ли ей вообще)? Что она могла рассказать ему? Что он — ей?
Сезонов оказался здесь, в